Андрей Силенгинский - На килограмм души (сборник)

– Евгений Михайлович, вы хотите спросить, не был ли Виталий любовником моей жены?

Евгений Михайлович смущается. Это просто замечательно, когда лейтенант милиции умеет смущаться.

– Ну… Я не имел в виду настолько…

– Нет, – перебиваю я его. – Виталий не был Лизиным любовником. К этому не было никаких поползновений ни с его, ни с ее стороны. Вообще, как мне кажется, он Светку очень любил.

При сечении конуса разными плоскостями получаются совершенно разные линии. Окружность, эллипс, парабола, гипербола, пара прямых… Для людей, живущих в одной «плоскости», конус – окружность и ничего более. Человек, которому конус представляется гиперболой, для него ненормален. И они абсолютно правы. Абсолютно правы в своих заблуждениях.

А ведь конус – чертовски простое тело.

Ушел сегодня домой с работы пораньше. То есть, пораньше – это мягко сказано. Просидев пару часов в кабинете, понял, что на делах сконцентрироваться все равно не смогу. Захотелось просто побыть одному.

Прелесть собственного бизнеса (пусть и небольшого) – ни у кого отпрашиваться не надо. Сказал секретарше, что сегодня меня не будет. Ивану передал несколько поручений. Он вполне мог без них обойтись, но честно выслушал и даже сделал кое-какие пометки в блокноте. Свои роли мы отыграли, и я покинул офис с чистой совестью.

Жена на работе, дочка в садике. Я их обеих очень люблю, но нечастыми моментами одиночества наслаждаюсь от души. Пробежал пальцами по корешкам книг, наугад остановился на каком-то томе собрания сочинений Пушкина.

Где-то – не помню, где – я читал о довольно своеобразном тесте. На определение неординарных личностей, что ли. Тест прост как одноклеточный организм. Требуется назвать поэта, композитора и т. п. – того, кто первый придет на ум. Большинство, дескать, назовут Пушкина, Моцарта… А тот, кто вспомнит о существовании Фета и Вагнера, стало быть и есть та самая неординарная личность.

Глупость какая. Хотя, быть может, это во мне обида говорит. Я-то этот тест провалю с треском. Мой любимый поэт действительно Пушкин. Я и Китса очень люблю, и Гейне. Под определенное настроение получаю огромное удовольствие от трескучих раскатов Маяковского или мрачной меланхолии Уайльда. Но Пушкин – это что-то особенное.

И с Моцартом прямое попадание. В этом тесте после Моцарта, наверное, чаще всего Бетховена упоминают, но разве можно их сравнивать? У Бетховена буквально каждую ноту можно в килограммах взвесить, а музыка Моцарта… Ее трудно описать, она просто есть.

Интересно, а кто «должен быть» самым-самым писателем? Не знаю, я писателей вообще не люблю. Выставлять напоказ свои мысли, по-моему, так же бесстыдно, как и, пардон, собственный голый зад. Для демонстрации и мыслей, и тела существуют особые условия. Одно дело позировать в качестве натурщицы художнику, другое – пройтись голышом по оживленной улице. Одно дело поделиться мыслями в кругу близких людей, другое – кидать их в толпу.

Конечно, писатель может прятать свои подлинные мысли под различного вида фиговыми листочками. Но зачем тогда вообще писать?

Поэзия и музыка – дело совершенно иное. Мысли – для прозы, для поэзии есть чувства. Они не бывают некрасивыми или неправильными. Чувства, как и вещи, могут быть подходящими и неподходящими. Я это понял сравнительно недавно.

Уже после того, как открыл для себя существование подходящих и неподходящих людей.

Когда я был беззаботно юн и значительно менее осмотрителен, я порой чуть-чуть проявлял себя. Иногда невзначай, иногда – с определенной целью. Реакция свидетелей была в общем разной, но поразительно схожей в одной частности. Меня спрашивали, умею ли я читать мысли, предвидеть будущее, управлять волей человека, передвигать предметы силой мысли… В общем, считали меня помесью экстрасенса, гипнотизера и индийского йога. Меня это злило. Раньше больше, потом меньше, но неприятно было всегда. Кое-что из перечисленного у меня действительно случается. Но вот вам еще одна простая аналогия. Тяжелоатлет поднимает двухсоткилограммовую штангу, и при этом у него на лбу вздуваются вены. Стоит ли про него говорить, что он умеет надувать себе вены на лбу?

Случайностей вообще-то не бывает. Можно сказать и по-другому: весь наш мир сплошь состоит из случайностей. Трудно поверить, что эти две фразы по сути есть две стороны одного и того же утверждения.

Мириады случайных событий, сплетаясь друг с другом в причудливые узоры, создают закономерности. И чем больше в узоре случайностей, тем тверже и незыблемее закономерность. Невозможно предсказать исход одного случайного события, но, научившись читать эти узоры, можно видеть не промежуточный, а окончательный результат. Только люди пока очень плохо умеют это делать.

С Евгением Михайловичем я столкнулся в воскресенье в летней шашлычной. Конечно, случайность. Но, наверное, мы должны были с ним встретиться. Да и ничего очень уж необычного в этой встрече не было. День сегодня выходной, город у нас маленький, погода жаркая, а пиво тут холодное…

Мы и по времени разминулись едва-едва. Я еще не приступил к своей порции дымящегося мяса, успев только отхлебнуть полкружки пива, когда он с немного растерянным видом уставился на меня. На стража порядка он сейчас похож не был. Потертые джинсы, расстегнутая почти до пупа рубашка, легкая небритость. Нормальный сорокалетний мужик зашел выпить пива. Я замахал рукой с таким энтузиазмом, словно встретил старого друга. Впрочем, я действительно не был против компании.

Мы обменялись рукопожатиями и парой-тройкой ничего не значащих фраз. Ему все-таки было немного не по себе, поэтому я решил прийти на помощь.

– Евгений Михайлович, если хотите, можете меня еще поспрашивать про Самойлова. А нет – поговорим о чем-нибудь нейтральном. Например, о футболе. Вы ведь смотрите футбол?

– Давайте, как пойдет, – буркнул капитан.

– Тоже верно, – согласился я.

Очень милая официантка с изумительным сочетанием длин юбки и ног принесла капитану шашлык и пиво. Мы синхронно проводили ее взглядом и синхронно подняли кружки.

– А вы позволите мне задать вам вопрос-другой по делу Самойлова? – спросил я.

– Вам? – удивился капитан.

– Ну да. Не захотите, не ответите. – Я пожал плечами.

– Попробуйте, – с неохотой процедил он.

Я начал говорить не сразу, сделав еще пару глотков из своей кружки.

– Виталий выбросился из окна. Квартира заперта изнутри. Подъезд дома пишется на камеру наблюдения, и вы знаете, что никто к Самойлову не приходил. Версия самоубийства не подвергается сомнению?

– Не подвергается, – признал очевидное капитан, терзая кусок мяса.