Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)

«Это уж последнее, – говорил себе Германн. – Финальное испытание, истинный рубикон. Что ж, я его перейду. Украду, ограблю, не постою ни за чем. На чести своей я давно поставил крест, что́ мне теперь это последнее предательство?.. Больше крыть ей будет нечем. Кончились козыри в колоде».

Он приподнялся на постели и жарко прошептал, обращаясь неведомо к кому:

– Не отступлюсь, не будет этого. Слишком ставка высока.

…Весь следующий день Германн провел неведомо где, вернувшись обратно к самому вечеру, когда пора было уже отправляться к Чекалинскому. Желихов находился дома и пил чай с теткой, рано закончив приготовления к отъезду: он собирался выехать с самого утра.

Германн сердечно поблагодарил обоих за гостеприимство и пожелал Желихову счастья в его супружеской жизни.

– Я с тобой ненадолго прощаюсь, – сказал Желихов, шутливо грозя пальцем. – Жду к себе непременно. Душевно рад, что тебя встретил, и уж теперь не отпущу.

Германн с улыбкой повторил обещание быть на свадьбе, поклонился тетке и поднялся наверх, чтобы переодеться.

Спустившись через небольшое время, он откланялся уже окончательно.

[18]

У Чекалинского ничто не изменилось. Германна встретила все та же великолепная обстановка, та же вышколенная прислуга, те же генералы за вистом. Впрочем, генералы могли быть и другими – он и в первый раз был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на лица; не обратил и сейчас. Он был бледен, но чрезвычайно спокоен. Чуть нервничающий Томский ввел его в гостиную. Чекалинский поднял голову от стола и тотчас узнал Германна. На лице его выразилось некоторое замешательство. Томский подошел и что-то коротко объяснил вполголоса. Чекалинский чуть заметно приподнял брови и после секундного колебания утвердительно кивнул.

– Давно не имел удовольствия вас видеть, – сказал он, обращаясь к Германну. – Я рад. Пожалуйста, чувствуйте себя свободно.

– Благодарю, – ответил Германн, обмениваясь с ним рукопожатием. – Я хотел бы повторить игру. Прошлый раз она закончилась для меня неудачно.

Он улыбнулся, и Чекалинский улыбнулся в ответ.

– Прошу, – сделал он приглашающий жест.

Германн сел к столу. Из присутствующих никто не знал – или не узнал – его.

Он написал ставку и положил мел. Чекалинский взглянул на цифру и нахмурился. Было видно, что он не предвидел этого. Не дожидаясь вопроса, Германн достал и положил на свою карту пачку банковых билетов. Вокруг взволнованно зашептались: сумма была невиданно высока.

– Когда вы сказали, что намереваетесь повторить, – заметил Чекалинский, – я не ожидал такой буквальности.

– Что ж, – ответил Германн, – как видите, я говорил буквально.

Чекалинский склонил голову и приготовился метать. Игроки притихли. Томский, не присутствовавший в первый раз при игре Германна, но знавший все детали по рассказу Нарумова, чувствовал крайнее возбуждение. «Близко же к сердцу он принял мою историю о бабушкином секрете, – подумал Томский. – Второй раз идет на тот же риск. И как уверенно себя ведет… Уж не сам ли Сен-Жермен сообщает ему нужные сведения?»

Банкомет отпустил тройку.

Германн открыл свою карту. Раздались удивленные возгласы. Томский внутренне ахнул.

– Позвольте вас поздравить, – с чуть заметной сухостью в голосе сказал Чекалинский и добавил, обнаруживая прекрасную память о прошлой игре: – Надо полагать, вы станете продолжать теперь уж только завтра?

– Нет, сегодня, чуть позже, – неожиданно для него ответил Германн. – Удобно ли вам?

– Сделайте одолжение, – ответил Чекалинский.

Германн встал из-за стола. Взгляды всех игроков тянулись за ним.

– Ты испытываешь судьбу! – сказал ему Томский. – Не можешь же ты всерьез полагать, что владеешь тайной верного выигрыша? Если и была такая тайна, она давно уж унесена в могилу. Кому знать, как не мне?

Германн посмотрел на него с холодностью.

В глазах его горело нечто такое, от чего Томский почувствовал прилив почти суеверной робости. Он молча отошел.

Игра за столом шла вяло. Все только и говорили, что о Германне, поминутно оглядываясь на его неподвижную фигуру, застывшую у окна. Нашлось уже несколько человек, которые опознали его и теперь в разных углах комнаты вполголоса пересказывали события того давнего вечера – порядком перевирая и приукрашая историю.

Германн стоял в странном оцепенении. Он затруднялся определить природу обуревавших его чувств. Обжигающая жажда мести, столь долго придававшая смысл его существованию, после прошлой ночи не то чтобы исчезла, а словно притупилась, потеряла первостепенную значимость. И сразу будто земля уплыла из-под ног. На место ясности пришло смятение. Точно прикрутили фитиль ярко горевшей лампы – и комнату, еще минуту назад пропитанную светом, затопил густой сумрак. «Последнее, так или иначе», – напомнил себе Германн, но мысль не принесла облегчения. Впервые за все это время он вдруг по-настоящему усомнился, что сможет довести до конца задуманное, если до того дойдет дело. Он по-прежнему стоял не шевелясь, словно каменное изваяние, но его переплетенные за спиной пальцы побелели, над губой выступила испарина.

Когда наконец он вернулся понтировать, все тотчас окружили стол. Как и два года назад, к первоначальной ставке Германн во второй талье присоединил весь свой выигрыш за первую.

Чекалинский поклонился и принялся тасовать колоду. Германн снял. Карты пошли ложиться на стол.

Семерка выпала налево в первом же абцуге [19].

Германн перевернул свою карту. Поднялся восхищенный ропот, который долго не мог уняться. Германн опять не выказал никаких чувств. Все это уже было с ним.

Все решал третий раз.

Не обращая ни на что внимания, он снова отошел к окну. В груди его медленно разливалась странная едкая горечь, нимало не напоминавшая ни трепет предвкушения, ни страх провала. В прямоугольнике стекла отражались огни гостиной, в уши вторгался шум голосов. Все эти голоса были чужими, равнодушными к человеку, о котором только и говорили наперебой, резонировали в такт лишь сенсации, которую он представлял собой сегодня. Германн содрогнулся. Весь этот день он действовал будто заводная механическая игрушка, бездумно совершая нужную последовательность вещей и не давая себе задуматься ни над одним звеном. Приближалась роковая минута. Предстояло решить, довериться ли обещанию графини. В этот раз уж он собирался твердо удостовериться, что не «обдёрнулся». Но кто знает, не усмехнется ли ему снова пиковая старуха, не изыщет ли способа обмануть снова? Не ляжет ли в этот раз налево вместо правой стороны? Отчего-то настойчиво толклось в мысли именно это подозрение. «Тройка, семерка, туз, – прошептал Германн. – Тройка, семерка, дама».