Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)

– Ну, – сказал полковник, достигнув четвертого этажа, – нарушаем?

Вопрос был сугубо риторическим.

Первым порог переступил Аркадий Филиппович, и тут Шульцов осознал, что не представляет, что и как они станут искать. Полковник, впрочем, не спрашивал. Сначала стремительному осмотру подверглись кухня, ванная и туалет. Аркадий Филиппович проверил электросчетчики, зубные щетки, плиту со всеми кастрюлями и сковородками, заглянул под столы, сунул нос в мусорные ведра…

– Здесь живут, – объявил он, – едят, готовят, чистят зубы, мусорят, но только люди. Ни мисок тебе, ни лотков… Допустим, кот, как и шавка, ходит на улицу, но жрать-то они должны.

– Миски могут быть и в комнатах.

В комнатах, вне всякого сомнения, тоже жили – очень по-разному и при этом одинаково безнадежно.

Розик любила классическую музыку, пористый шоколад, кофе и собственные портреты – Шульцов не ошибся, в молодости она в самом деле была феерически хороша. Обиталище Нинель заполонили фотографии мужчин, главным образом актеров в ролях, но нашлось место и нескольким певцам, и даже бывшему кандидату в президенты, высокому, симпатичному, в шикарном светлом костюме. Самой бездуховной выходила Клавдия, по-хомячьи забивавшая свою нору скупленным на распродажах по принципу «второе, третье, пятое – в подарок».

– Стратегические запасы на случай апокалипсиса, – предположил полковник, созерцая залежи стиральных порошков и зеленого горошка. – А тут какой-то рак… Но где же эти кормушки?

Собачье-кошачьи миски так и не нашлись, хотя рыжая шерсть лежала пушистыми валиками по всем углам.

– Хотел бы я знать, – не унимался Аркадий Филиппович, – чем их тут кормят?

– Мумием, – буркнул Степаненко, едва не перевернувший детскую ванночку, чуть ли не наполовину заполненную пакетиками с черной смолистой пакостью. – Вы видели памятник?

– Где?

– За главным закидашником, в коридорчике.

На столе в «общей комнате», она же «главный закидашник», все еще стояла немытая шульцовская чашка и лежали брошенные карты, дальше топорщился лыжный куст, за которым тянулись нетронутые, серые от пыли барханы. Сюда моряк не заходил, он предпочел проследовать главной тропой к дальней двери, намертво заблокированной в приоткрытом состоянии. Шульцов вслед за соседом протиснулся в тесную прихожую, пустую, если не считать гипсовой паркового типа скульптуры, изображавшей целомудренно державшуюся за руки молодую пару. Судя по женским туфелькам и мужским брюкам, влюбленных ваяли в те поры, когда склочная Виноградская забодала вешалкой соседку. Отнести монумент к соцреализму, однако, мешало полное отсутствие лиц – казалось, прически натянули на гигантские куриные яйца. У ног девушки стояла пластмассовая посудинка с оранжевой надписью «Миска для Киски», а через плечо юноши на римский манер была перекинута грязная скатерть.

– Ну и что все это значит? – строго спросил Аркадий Филиппович, вертя в руках кошачью кормушку. – Грязи нет, еды тоже… А дверь эта, кстати говоря, числится замурованной. Проверим?

Ответить историк не успел – вмешался вновь отлучившийся в автономку Степаненко.

– Из этой клоаки ушла уже не Саша, – твердо сказал он, – Саша не оставила бы фотографию этого… Овалова, а она у бабки на трельяже, за раму заткнута. Я не сразу узнал, но глаз зацепило. Вернулся проверить. Овалов и есть, даже с подписью…

– Они с Колпаковой поссорились, – объяснил Аркадий Филиппович и тут же сам себя опроверг: – Не сходится. Когда ссорятся, фотографии рвут или жгут. Конечно, эта Нинель могла снимок банально стащить из любви к брюнетам…

– Скорее уж, – набычился Степаненко, – они стащили Сашу… Черт!

Невесть откуда взявшийся перс, стоя на дыбках, пытался точить когти о капитанские брюки. Молча и сосредоточенно.

Неучтенная дверь была таким же двойным, открывающимся в разные стороны и сцепленным крюками чудищем, что и та, через которую Шульцов проходил уже трижды. Пространство между нерабочими створками занимали полки, забитые мастикой для пола, высохшей масляной краской и домашними заготовками, с которыми случилось что-то химически нехорошее. На проходе лежал коврик, поверх него валялась рваная блузка, судя по размеру и стилю, принадлежавшая Нинель.

Сквозь глазок Шульцов увидел пустую площадку и дверь квартиры напротив. Отчего-то этот вид историку крайне не понравился, но дело могло быть и в коте. Взгромоздившаяся на статую тварь глядела на людей, как креативный менеджер на всяких там врачишек.

– Твою…! – Юрий со странным выражением уставился на сообщников. – Только сейчас вспомнил: псов в Озерках цуцик вроде здешнего заводил! Мелкий и в попонке, или как эту фигню называют…

– Однако… – задумчиво протянул полковник. Кот потянулся и беззвучно чихнул.

– Аркадий Филиппович, – дал слабину Шульцов, – нам не пора?

– Сейчас узнаем.

Историк почти не сомневался, что абоненты окажутся недоступны, но связь была. Валера под видом расспросов о Гумно-Живицком сторожил Александру, а неведомый Шульцову Григорьич сообщил, что источник утечки газа не обнаружен, газовщики предполагают хулиганство, но давать отбой пока не намерены.

– Около часа у нас есть, – резюмировал сосед. – Олег Евгеньевич, это была ваша идея… Что вы ожидали найти?

– Подтверждение своей гипотезы. Я его не нашел, как и опровержения, но мне все сильней кажется, что я прав… Эту дверь обязательно открывать?

– Почему нет?

Относительно новый замок не сопротивлялся, под дверью никто не таился, но выйти из квартиры Шульцов никому не дал.

– Идемте, – велел, именно велел он, уже протискиваясь в «закидашник».

За спиной щелкнуло – сосед запер дверь.

– Вам не кажется, что стало темнее?

– А вы в окно посмотрите… Март есть март.

Небо сыпало серым снегом, дальние углы чудовищной комнаты терялись во мраке, средь которого белыми пятнами мерцали Чайковский на своем шкафу и забытые на столе чашки.

– Их три, – буркнул полковник, – причем мытые, а была одна, с кофейной гущей. А ну-ка быстро! Проверим, что за фокусник тут у нас орудует…

Комнаты, кухня, ванная, коридор… Аркадий Филиппович быстро и умело открывал шкафы, те, которые можно было открыть, не взломав. Шульцов видел то керосинку, то скатанные матрацы, то похожие на удавленников белые мешки с шубами и пальто… Один гардероб оказался пуст, в другом нашлись старые календари, великое, неисчислимое множество старых календарей, желтый плюшевый медведь и продранная гвоздем «Боярыня Морозова» в золоченой раме. Из-под следующего шкафа выкатился теннисный мячик. Тот, кто поменял чашки, либо успел уйти, либо… был сродни исчезнувшим канарейкам.

– Сдаюсь, – признался полковник. – Это работа для археолога.