Александр Усовский - Эра негодяев

Не-е-е, ребята, так дело не пойдёт. Ему надо в Берлин, решить кое-какие мелкие вопросы, и, взяв жену и сына — домой. С ума они, что ли, сошли — сажать его за колючую проволоку? С такими делами не то, что Шиофок — тут и Сегед никак не пляшет. Ему надо к сыну!

Ференц Молнар, осторожно поддерживая фрау Шуман за локоть, спускался вместе с ней по ступеням здания следственного изолятора, частью которого была тюремная больница, сгорая от любопытства. Его спутница как-то необычно дрожала, все время оборачивалась — и, наконец, когда они уже подошли к машине, господин старший советник не выдержал:

— Юля, может быть, вы расскажете мне, кто для вас этот человек? Согласитесь, я приложил некоторые усилия, чтобы ваша сегодняшняя встреча состоялась…

Фрау Шуман обернулась к нему, и так радостно улыбнулась, что господин Молнар даже слегка опешил.

— Да, Ференц, расскажу. Это самый лучший человек на земле, и я люблю его больше жизни. Надеюсь, вам этого достаточно?

Старший советник недоумённо пожал плечами.

— Хм… В иных условиях я бы этим и удовлетворился. Но, может быть, вы забыли, что этот человек обвиняется в террористическом акте, и, кроме того…

Фрау Шуман его торопливо перебила:

— Нет, Ференц, я все это помню. Более того, я очень надеюсь, что вы предпримете все возможное, чтобы этот человек получил минимально возможное наказание, а если случится чудо, и вы поможете каким-нибудь его друзьям организовать его… исчезновение из этой мерзкой дыры, то я буду вам признательна вечно. Вечно, Ференц!

Мда-а-а, дела… Девушка явно не в себе.

— Юля, но откуда вы знаете этого… Леваневского?

Фрау Шуман опять улыбнулась.

— Мне кажется, я знала его всю жизнь, с тех пор, как себя помню. Когда мы с девочками играли в невесту — я воображала его своим женихом. Когда, чуть повзрослев, мы вырезали из журналов фото киноартистов — я рисовала его, и он был мне милее и Гойко Митича, и Вячеслава Тихонова. И когда однажды, уже будучи студенткой пятого курса, на перерыве между парами я случайно столкнулась с ним на лестнице главного корпуса БГУ — я поняла, что ждала его всю жизнь. Вот так, Ференц! Мы поедем?

— А? Да, конечно. Садитесь!

Они выехали на Хунгария керут, и, влившись в поток машин, в этот солнечный майский день заполонивших все будапештские улицы, с черепашьей скоростью поползли в сторону Варошлигета.

— У вас самолет только вечером, посему я взял на себя наглость предложить вам немного погулять по парку. — Ференц с легкой тревогой ожидал, что ответит его гостья.

— Ах, Ференц, как вы замечательно все придумали! Парк! А там мороженое продают?

— Ну конечно, конечно. Там можно пообедать, и вообще — сегодня суббота, выходной. Сколько можно работать?

— Ференц, я не буду выглядеть невежей, если немного помолчу и подумаю? Сегодня столько всего произошло…

— Я с удовольствием помолчу с вами в унисон.

Оставшиеся до парка двадцать минут дороги каждый из них думал о чем-то о своем. Старший советник Молнар не мог знать, о чем думает его гостья, но сам пребывал в думах, весьма далеких от умиротворенных. Хм, однако… Что происходит с этим миром? Высокопоставленная сотрудница германской контрразведки мчится в Будапешт для того, чтобы пять минут пробыть в обществе страшного убийцы и террориста — и, выйдя из его палаты, признается ему в том, что безумно любит этого террориста! Мир, вне всяких сомнений, сошел с ума. Всерьез и надолго.

Мало того. Эта особа предлагает ему, старшему советнику Ференцу Молнару — причем предлагает прямым текстом! — участвовать в организации бегства этого террориста. Немыслимо!

Хотя, собственно, почему немыслимо? Террорист этот никакого ущерба Венгрии — если не считать десятка выбоин на взлетной полосе аэропорта — не причинил, венгерских граждан не убивал. Вообще, строго рассуждая, он является комбатантом и должен иметь статус военнопленного, а вовсе не террориста. В конце концов, американцы в данную минуту ведут войну против его братьев. То, что он посчитал нужным добровольно встать в строй, взять в руки оружие и сражаться за своих единоверцев — ничего, кроме уважения, вызвать не может. Тем более — весьма благородно выглядит его решение отомстить за друга, это вообще — достойно восхищения. Как будто вернулись героические времена Миклоша Юришича и Яноша Хуньяди! Однако и рассуждения у старшего советника Службы национальной безопасности! — поймал себя на крамоле Ференц Молнар.

Слава Богу, вот и Варошлигет!

— Милая Юля, мы приехали!

— Что? А, да…. Очень хорошо! Пойдемте, Ференц!

Они вышли из машины, и, не спеша, двинулись к замку Вайдахуньяд — вернее, к его уменьшенной копии.

— Ой, Ференц, а что это?

— Это, Юля, копия замка семейства Хуньяди, который был ими построен в Трансильвании.

— Трансильвания — это сейчас Румыния, я права?

— Сейчас — да, но раньше это была Венгрия. Как и Закарпатье, как и Словакия, как и Воеводина, как и Хорватия… Сегодняшняя территория Венгрии — только треть от того, чем она была до Первой мировой войны.

— Как ужасно…. Скажите, Ференц, а вы любили когда-нибудь? По-настоящему? — Видно было, что фрау Шуман абсолютно не интересуют бывшие (да и нынешние!) границы Венгрии. Что поделать, женщина!

Старший советник Молнар задумался. Хм, однако…

— Пожалуй, да. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, в городе Куйбышеве. Ее звали Маша, у нас был потрясающий роман…. Увы, он ничем не закончился. Она не захотела ехать в Венгрию, я не решился остаться в Союзе. Потом, в восьмидесятом, я женился на Марианне Надь, но через шесть лет мы развелись…. И до сих пор я одинок.

— А вы не думали съездить в Самару — так ведь сейчас называется Куйбышев? — и поискать эту вашу Марию? Сколько ей сейчас?

— Увы, уже очень много…

— Много — это сколько?

— Ну, мне сорок семь, она на три года моложе… Сорок четыре года.

— А вы бы не хотели прожить остаток дней вместе с ней?

— Я никогда не задумывался над этим. Как-то все было не до того…

— А вы задумайтесь! Я вам скажу под страшным секретом — не вздумайте никому это выбалтывать — любовь никогда не умирает! Умирают люди — а любовь вечна. Запомните это, Ференц!

— Вам хорошо это говорить, Юля. Вы молоды, влюблены…. А если этого вашего террориста осудят на пожизненное? Если вы никогда его больше не увидите? Будете ли вы продолжать его любить?

— Ференц, вы можете посмеяться с моих слов — но я уверена, что очень скоро увижу его у дверей своего дома. В шесть часов. И, вы знаете, я буду каждый день в это время сидеть у окошка — чтобы, не дай Бог, не прозевать его появления.

Старший советник скептически ухмыльнулся и покачал головой.

— Уж не ваша ли любовь разрушит замки его темницы? Случиться чудо?