Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

Тут только он увидел на полу большое квадратное отверстие, образующее дыру в нижний ярус. Из нее веяло темнотой, как из беспроглядной бездны. Там, внизу, тоже не было света. Но почему… и откуда? Как, черт бы ее разодрал, она вообще образовалась? Словно кто-то снял пару перекрывающих плит и куда-то уволок…

Да так оно и было! Посветив немного вдаль, он обнаружил, что плиты стояли возле стенки. Страшная догадка колыхнулась в голове, и Кьюнг припал к отверстию, устремив луч фонаря вниз…

Ему часто приходилось испытывать на себе удары: по лицу, в грудь, в область пояса. Жизнь есть жизнь. И побоев в ней не счесть. Сейчас же удар, минуя тело, был направлен прямо в душу. Ни смерть Линда, ни смерть Фастера, ни глупая гибель Оди почему-то не вызвали у него такого шока, который пришлось пережить в этот момент. Айрант лежал без движения, распластавшись на днище нижнего яруса. Голова была в крови. Здесь, увы, слишком большая высота, чтобы оставался шанс на то, что он еще жив. Но все же капитан спешно преодолел проем, кинулся к лифту и спустился вниз.

Мир в глазах стал черно-белым, обесцвеченным и обеззвученным.

Он принялся трясти его за плечи.

– Айрант! Ты не мог погибнуть так глупо! Айрант!!

Его уста молчали, пульс отсутствовал, дыхания не наблюдалось. Несомненно, он был мертв. Очередная жертва торжествующего здесь безумия. Кьюнг в ярости произвел несколько слепых выстрелов и долго наблюдал как тухнет расплавленный металл. Самое страшное было не то, что ему вскоре придется умереть, а то, что этот неуловимый призрак-убийца так и останется безнаказанным.

Через какое-то время (показавшееся то ли секундой, то ли вечностью — безразлично) он завел планетоход. Резкий звук двигателя немного привел его в чувство, и мироздание встрепенулось от шока. Затем он положил в кабину тело бортмеханика, предварительно надев на него скафандр, и окунулся в пески черной планеты, с которой только что навеки прощался.

Могилу копал сам, вручную, медленно и неспеша. Лишь шарканье лопаты тревожило мертвую вселенскую тишину. Всякая жизнь, увы, лишь иллюзия. Смерть — вот естественное состояние любой материи. Доказательства?

Всякая иллюзия рано или поздно разрушается…

На Флинтронне жизнь выглядела иллюзией вдвойне: этаким миражом среди миражей.

Кьюнг был почти убежден в этом. Теперь уже никто не вызовет его по радиосвязи, никто ни о чем не спросит. Он остался наедине с планетой-убийцей, схоронившей в себе миллионы тел. Остался один… во всей обозреваемой вселенной. Поставив памятник, он долго глядел на фотографию Айранта, только что им наклеенную, и в душе возникло противоречивое чувство неестественности: жизнерадостный, веселый, бесшабашный, никогда не унывающий бортмеханик теперь смотрел ОТТУДА застывшими холодными глазами. Как могли совместиться воедино это воплощение бурной экстенсивной жизни и сама Смерть? Две непримиримые противоположности, два разноименных полюса.

Смерть опять одержала победу. Поединок с ней длится с самого рождения человека многие десятки лет, но она как опытный убийца рано или поздно всегда побеждает… Капитан вмиг почувствовал крайнюю усталость, обреченность и… что-то еще: заныло сердце, растаяла воля, пришло детское, давно забытое чувство жалости к самому себе. Он уже не помнил как рухнул на пески, мышцы лица задрожали и по щекам потекли самые настоящие слезы. Да, Кьюнг Нилтон плакал. Он смотрел на небо сквозь влагу в глазах созерцал мутные плавающие звезды. Далекие пылинки из огня и чьих-то надежд. Его грудь тряслась, губы шептали что-то невнятное, впервые за все это время он по-настоящему расслабился и перестал сопротивляться самому себе. Если бы те, кто знали волевого капитана Нилтона, сейчас посмотрели на него со стороны, они бы изумленно воскликнули: «это ли тот самый Нилтон, душа из стали, легендарный навигатор космоса?!» . Последний раз Кьюнг плакал, когда был еще двенадцатилетним мальчиком, но тому предшествовала настоящая катострофа: получил единицу за контрольную по математике. С тех самых пор он забыл, что такое собственные слезы. Не позволял этой слабости господствовать над собой — никогда, даже если было очень больно. Даже на похоронах родного брата сжал губы до крови и сказал себе: нет. Сейчас же воля, прошедшая сорокалетнюю закалку, вмиг оказалась сломанной.

Когда глаза маленько просохли, капитан поднялся, оглянулся, обнаружив себя, как в объятиях вражеского кольца, окруженным со всех сторон могилами и смердящими памятниками. Безмолвные, безликие обманчиво-безмятежные враги рода человеческого. Земля была где-то бесконечно-далеко, а может, ее уже вообще не существовало. Он находился один среди миллионов звезд… И тут чувства в душе перевернулись: на смену слезливой сентиментальности пришла ярость. Да, самая настоящая и хорошо знакомая. Ярость и злость, два горячих гейзера, которые закипали еще больше от бессилия понять: на кого он, собственно, злится. Кьюнг закричал:

– Чего вы от меня хотите?! Чего вы добиваетесь?! Вы ищите моей смерти? — Так вот он я! Чего ждать? — в какой-то момент он вдруг понял, что начинает подсознательно верить в миф о мертвых душах, ведь к кому-то же обращался: — Проклятая планета!!

Кьюнг, утоляя свое бешенство, принялся беспорядочно стрелять по памятникам, поджигая пластик. Темнота озарялась вспышками плазменных молний, бьющих во все стороны. Эти молнии раскалывали черное небо на куски, но они вновь срастались в монолитный сумрак.

– Сволочи!! Почему вы боитесь показаться?! Почему бы нам не встретиться лицом к лицу, чтобы вступить в честный поединок? Проклятые убийцы! Вы поступаете как последние трусы!

Никто не отвечал на его вызов, и когда пистолет устало скользнул обратно в кобуру, кладбище продолжало спать вечным незыблемым сном. Ослепшая Тьма и оглохшая Тишина смешались друг с другом, покрыв планету непроницаемым панцирем, как бы изолировав ее от внешнего мира. Кажется, ничего кроме них, этих двух тождественных субстанций, здесь никогда не было и нет. Кьюнг вдруг испугался, что уже начал бредить. Он вяло ущипнул себя, сел на борт планетохода и остатками соображения принялся размышлять: «Зачем я схожу с ума?.. Ведь в радиусе сотни световых лет никого нет. НИКОГО. Только я один.»

И он взялся еще раз переворачивать в памяти события этой затянувшейся галактической ночи. Смерть Оди: кто знает, может кто-то шутки ради приклеил его фотографию на том памятнике, а потом просто боялся в этом признаться? Есть логика?.. Какая-никакая, а присутствует. В любом случае, это не исключено. Идем дальше: Линда убил Айрант по нелепому подозрению, как выходило из его собственных слов. А вдруг и Фастера убил тоже он, только скрыл это. Ведь есть старый психологический прием: открываешь только полуправду, казнишь себя, бьешь в грудь, да еще делаешь это по собственной инициативе, и окружающие проникаются к тебе доверием, искренне начинают думать, что во второй половине правды ты невиновен. Они с Фастером, кстати, никогда не ладили. Бортмех терпеть не мог его религиозность, как и всякую человеческую идейность. Сам же Айрант, возможно, погиб от собственной глупости, когда-то разобрал эти плиты в межъярусном переходе, потом забыл… Конечно, основная проблема, бьющая по всякой логике — это Кукольный Театр. А что, если его никогда и не было? Просто банальные Галлюции. Бывают галлюцинации слуховые, бывают зрительные, а эти, к тому же, и осязаемые. Бывают, правда, еще веселые и невеселые, но здесь определиться сложней. Пассажирам, возможно, и было весело, зрителям спектакля — не очень.