Игорь Астахов - Чужая дуэль

На самом деле, на сейф я не очень-то рассчитывал. Но, неожиданно для меня по возвращению в комнату, на пару с уставленным съестным подносом обнаружился ярко-рыжий металлический кубик с ручкой в виде колеса на дверце.

За изучением бумаг время промелькнуло незаметно. Очнулся я в четвертом часу утра, когда глаза наотрез отказались различать буквы. Однако, прежде чем, завалиться спать, необходимо было надежно спрятать документы.

Уложив их в хранилище, сам сейф я укрыл в заранее оборудованный хитрый тайник, на выдумывание которого, так, на всякий случай, был потрачен не один час. Только после этого мое тело, испытывая невероятное блаженство, приняло горизонтальное положение.

Казалось, горевшие от длительного чтения при свечах глаза, закрылись всего минуту назад, а за плечо уже бесцеремонно трясла чужая рука. Надтреснутый стариковский голос взламывал каменный сон:

— Барин, очнитесь, барин. Письмо срочное из полиции. Велено немедля передать, — и далее по кругу, — Барин, очнитесь, барин…

С натугой разлепив чугунные веки, я кое-как сфокусировал зрение и разглядел склонившееся надо мной сморщенное, обрамленное седыми бакенбардами и непрерывно шевелящее губами лицо.

— Все. Все. Тормози, — оттолкнул я лакея и помотал головой, прогоняя остатки сна, — Время сколько?

— Восемь с четвертью, — тут же откликнулся слуга.

— Ну, давай, докладывай, что там стряслось? — я, разрывая рот зевотой, сел свесив ноги с кровати.

— Я ж говорю, барин, — снова монотонно задребезжал он, — Письмо курьер из полиции доставил…

— Письмо давай, — неучтиво перебил я старика, протянув руку, — И все, иди… Нет погоди, сначала свечи зажги, потом свободен.

Дождавшись, когда жиденький свет разбавит утренний сумрак, я вскрыл мятый конверт и обнаружил в нем коротенькую записку: «Срочно прiезжай. У насъ беда. Пъ. Селиверстовъ».

— Интересно, у кого это у нас? — спросил я у листка и поднял глаза.

Старый лакей, по-прежнему, торчал в дверях, напряженно рыская взглядом по углам. Эта картина мне крайне не понравилась:

— Я не понял, ты чего здесь забыл? Русским языком сказано — свободен! Или десять раз повторять?

Слуга дернулся, как от удара, и в какой-то момент мне показалось, злобно сверкнул глазами. Я даже привстал, изумленный подобной дерзостью, но он сразу же склонил голову, испугано забормотав:

— Да вы не подумайте дурного, ваше благородие… Может помочь чем?… Одеться там…

Опустившись обратно на кровать, я раздраженно отмахнулся:

— Ты совсем оглох к старости? Сказал, свободен, значит уходи! Нечего здесь перетаптываться. Нужен будешь, сам позову. Иди уже, старый, не зли меня.

Лакей заторможено, словно обкурившись травки, выплыл в коридор, медленно притворяя за собой дверь, а я подумал: «Вот правду говорят, что старый, что малый. Белые тапки впору заказывать, а как ребенок все подглядывает, чтобы потом сплетни на кухне разводить… Надо бы мажордому сказать, чтобы больше его ко мне не подпускал».

Неимоверным усилием воли подавив желание снова упасть в кровать и забыться, я встал, открыл форточку и закурил. От недосыпа побаливала голова, и противные вибрации сотрясали организм. Категорически не хотелось даже думать, не то, что шевелиться.

Но внутри уже саднило нехорошее предчувствие. Селиверстов не стал бы по мелочам присылать подобные записки. Видать, действительно произошло что-то из ряда вон выходящее. Ничего не поделаешь, придется все бросать и ехать.

…Околоточный, сгорбившись, сидел за столом, остановившимся взглядом упершись в столешницу. Судя по серому лицу и темным кругам вокруг глаз, он провел бессонную ночь. Стоило мне переступить порог, как полицейский встрепенулся и ожесточенно бросил вместо приветствия:

— Слышал новость?

— Нет, — коротко ответил я, по пути к гостевому стулу.

— Странно, а мне казалось вся округа об этом только и трубит. А ты вот ведать не ведаешь. Видать спишь крепко? — съязвил Селиверстов.

— Крепко спит тот, у кого совесть чиста, — я назидательно поднял вверх указательный палец, и с легким раздражением продолжил. — Петя, ты меня ни свет, ни заря поднял, чтобы узнать, как я сплю?

— Нормальные люди на ногах давно, а у него ни свет, ни заря, — примирительно забубнил откинувшийся на спинку стула околоточный, и тут же подался вперед. — Курьера, Степан Дмитриевич, убили.

— Какого курьера? — не сразу дошло до меня.

— Такого курьера! — передразнил, находившийся на грани истерики, Селиверстов — Самохина Филиппа, которого с бумагами в департамент отправил.

— Так-с, приехали, — я встал, подошел к окну, закурил, стараясь подавить мерзкое ощущение беды. — Информация точная? Ошибки быть не может?

— Точнее не бывает, — соседняя часть облаву на тракте затеяла, на него и наткнулись случайно. В канаве нашли с ножом меж лопаток. Мастерски зарезали, с одного удара. Ну, само собой, ни коня, ни сапог. А главное, сумки с уголовными делами тоже не нашли.

— А с чего ты решил, что убили именно твоего человека? — этот вопрос я задал так, на всякий случай. Вдруг случиться чудо?

— С того и решил, — прикурил Селиверстов заметно трясущимися руками. — Свояк Филиппа опознал. Он у соседей служит, и как раз в составе облавы участвовал.

— Хорошо, — я смирился с тем, что чуда не произошло. — А почему тогда ты здесь? Сдается, тебе положено на месте преступления землю носом рыть. Или я не прав?

Околоточный совсем скис. Безнадежно махнул зажатой между пальцами папиросой, неряшливо роняя пепел на стол.

— Запретили мне выезжать. Каким-то образом об убийстве сначала стало известно в департаменте, а только потом мне. Теперь вот ревизора жду… Как ты думаешь, окончательно выгонят, или все же есть надежда хотя бы городовым остаться?

Знакомая песня Селиверстова сочувствия у меня не вызвала.

— Слушай, Петр Аполлонович, — я скептически окинул взглядом околоточного, — раз уже тебя от дел отстранили, шел бы ты домой. Поспи, потом приведи себя в порядок, побрейся опять же. Если ревизор тебя в таком виде увидит, однозначно выгонит. А так, смотришь, в очередной раз пронесет. Да и я при случае похлопочу. Прохорову словечко за тебя замолвлю.

— Правда замолвишь? — в глазах полицейского плеснулась надежда.

— При случае, — подчеркнул я, не желая слишком его обнадеживать, — обязательно… Да, вот еще, — вспомнился вопрос, который давно вертелся на языке. — А почему ты именно Самохина послал?

Селиверстов, решивший последовать моему совету, перед уходом что-то сгребал со стола в ящик и, не поднимая головы, ответил:

— Я-то поначалу хотел Никодима отправить, Колесникова. Но он, как на грех, куда-то запропастился, а искать недосуг было. Вот Филипп под руку и подвернулся.