Игорь Астахов - Чужая дуэль

— И чем дело кончилось? — я достал папиросу из портсигара и закурил.

— А я почем знаю? — принялся выколачивать трубку Андрюха. — Пропала моя бабенка. Вот вдруг взяла и пропала. Я уж грешным делом струхнул, что про мой интерес по простоте душевной кому трепанула. На дно тогда залег. А ее больше нет, не видел.

Поднявшись с коряги, я потянулся и кисло посмотрел на осведомителя.

— Да уж, Андрей Васильевич, не порадовал ты меня. Совсем не порадовал. Ничего полезного от тебя я сегодня не услышал. Все больше пустой треп, да бабьи сплетни какие-то… Ни хрена ты не заработал.

— Как же так, барин! Как же! — дурниной взвыл Стахов. — Я ж костьми ложусь. Днем и ночью без роздыху землю носом рою. А ты не заработал, — теперь в Андрюхином голосе дрогнула слеза.

Я не выдержал и расхохотался.

— Ну, ты брат ей-богу, артист. Талантище. Хоть сейчас на сцену… Только за это выступление и получишь целковый. Но смотри, — мой указательный палец с силой ткнул в его грудь, — Последний раз я такой добрый. Еще раз пустым придешь, будешь лапу сосать… И давай-ка днями отведи меня к этой… как ее… Христине. Хочу ей пару вопросов задать… Да про Самохина не забывай. Очень мне любопытно, кто его на перо посадил и куда бумаги запропастились?..

Остаток дня прошел в бестолковой суете, вымотавшей не хуже напряженной работы. Завалившись спать сразу после ужина, я проснулся среди ночи от тревожного гула набата. Заполошно подхватившись с кровати, метнулся к окну. Где-то в слободе полыхал пожар и кровавые блики беспорядочно метались по комнате.

Бросив взгляд на часы, я обнаружил, что стрелки показывали начало пятого и утро уже вступило в свои права. Сладко зевнув, вдруг с удивлением понял, что сон куда-то испарился. С сомнением покосившись на раскинутую кровать, я накинул халат и вытряхнул из пачки папиросу.

Как водится, курение натощак отозвалось болезненным спазмом в желудке и противной сухостью во рту. Чтобы заглушить тянущую боль, ничего не оставалось, как применить обычное средство — спустится в столовую и чего-нибудь перехватить на скорую руку.

С горящей свечой в руке я шагал по лестнице, тревожа сторожкую тишину спящего дома шарканьем мягких войлочных туфель по скользкому мрамору ступеней и свистящим шелестом ткани атласного халата.

В столовой, тускло освященной едва чадящей в дальнем углу керосиновой лампой, сгорбился в кресле старый лакей, заполошно подхватившийся, стоило мне скрипнуть дверью.

Я неподдельно удивился:

— Тебе-то что не спится, а?

Старик, подслеповато щурясь на меня, проскрипел:

— Мне, барин, на том свете черти перину взбивают. Сколько тех ночей-то осталось? Жаль их на сон тратить.

— Ну, как знаешь, — я не пылал желанием чуть свет выслушивать философские обоснования стариковской бессонницы. — Раз уж ты здесь, организуй винца и закусь какую-нибудь. А то ко мне тоже что-то сон не идет. Справишься?

— Сей момент, — поклонился лакей и тяжело опираясь на деревянную клюку, захромал на кухню.

Уже с удовольствием прихлебывая красное вино, я полюбопытствовал:

— Старый, а ты случаем не знаешь, что горит?

— Почему не знаю? — усмехнулся лакей. — Конечно, знаю. Полиция горит.

— Как полиция? — от такого сюрприза я даже поперхнулся, зайдясь в кашле.

— Да уже почитай второй час полыхает, — старик с неожиданной силой стукнул мне по спине, выбивая попавшую не в то горло влагу.

Отдышавшись, я брякнул недопитый фужер на стол и скомандовал:

— Срочно буди кучера. На пожар меня повезет.

Как ни в чем ни бывало он ответил:

— Так кучер, барин, давно готов. У парадного дожидается.

Эта новость потрясла меня даже больше, чем известие о пожаре в полицейской части. Осев обратно на стул, с которого, было, привстал, я, глупо хлопая глазами, спросил:

— И кто же это распорядился?

— Я распорядился, — гордо ответил лакей.

— Так что же это получается? — подозрительно прищурился я на него. — Выходит, ты заранее знал не только про пожар, а даже то, что я туда ехать соберусь?

— Да Бог с тобой, барин, — без тени смущения отмахнулся старик. — Я ж, чай, больше чем полвека в услужении. Неужто не смекну. Такой трезвон по сию пору стоит, удивительно, что весь дом еще не на ногах. Уж кто-то, да должен был проснуться и дознаться, что полиция горит, а там и ехать туда надумать. Вот я на всякий случай Прошку и растолкал. И ведь как в воду глядел, — сиял он от гордости за свою сообразительность.

Такое объяснение меня вполне удовлетворило и я, не теряя времени, бросился одеваться.

…Когда мой излюбленный хозяйственный экипаж добрался до полицейской части, у здания уже обрушилась крыша. Вокруг него метались какие-то полуодетые люди с ведрами, суетилась пожарная команда в брезентовой форме и блестящих касках. Пожарные больше поливали соседние дома, стараясь не допустить распространения огня, чем спасали недвижимость Министерства внутренних дел.

Потолкавшись в толпе, я выловил с головы до ног перепачканного сажей Селиверстова. К нему испуганной собачонкой жался мокрый Никодим, с криво перебинтованной грязным бинтом головой.

Узнав меня, околоточный размазал жирную копоть по потному лицу и вместо приветствия, обреченно заскулил:

— Ну, скажи на милость, чем я так Бога прогневил, а?.. За что мне все эти напасти?.. Теперь все… Волчий билет в зубы и на улицу, — он опустился на корточки, обхватил голову руками и тонко, по-бабьи, завыл.

Никодим, одной рукой беспрестанно поправляя сползающую на глаза повязку, второй неловко пытался поднять начальника, бормоча как заведенный:

— Будет вам, Петр Аполлонович, будет…

— Так! — я оттолкнул Никодима в сторону, ухватил Селиверстова за воротник, вздернул вверх и грубо, изо всей силы встряхнул. — Прекратить истерику! Распустил, понимаешь, сопли!

Полицейский вяло дергался, пытаясь освободиться, а Никодим, с трудом удержавший на ногах, сжал кулаки в готовности броситься на помощь начальнику. Я, отпустив околоточного, предостерегающе наставил на Колесникова указательный палец и прошипел:

— Иди, погуляй.

Селиверстов, потихоньку приходящий в себя апатично протянул:

— Да, Никодим… Иди… Иди… Посмотри, может, что из вещей вытащили?.. А нам, тут, это, поговорить надо.

Когда Никодим, недоверчиво оглядываясь, побрел в сторону пышущего жаром пожарища, я прихватил околоточного за рукав и потащил за собой.

В экипаже, вытащив из вещевого ящика предусмотрительно прихваченную бутылку с водкой, сорвал с нее осургученную пробку и протянул Селиверстову:

— Пей.

Тот послушно сделал несколько глотков из горла, фыркнул, зашелся в кашле, вытирая рукавом выступившие слезы.

— Ну? — я забрал у него бутылку. — Полегчало?