Евгений Прошкин - Механика вечности

Денег со служебной квартиры мы не взяли — не из-за щепетильности, конечно, а по недомыслию. У меня в кармане по-прежнему лежало три рубля, для оплаты загородной поездки — маловато.

Первый же водитель, которого мы попросили довезти нас бесплатно, испуганно умчался прочь. В принципе я и Лиманский могли бы сойти за обнищавших ученых и сподвигнуть какого-нибудь автолюбителя на порыв бескорыстия, но все портил Куцапов, мощный и сытый мужчина, на лице у которого был нарисован диплом колымского университета.

Пользоваться дыроколом в Москве было бы безумием: в две тысячи восемнадцатом нас мог ждать либо патруль ООН, либо Исламская Гвардия. Я не помнил, в каком году вторые победили первых, мне это было безразлично, но встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими.

— Придется нарушать УК. Выбирайте: угнать машину или украсть деньги, — предложил Куцапов, потешаясь над корчами Петровича. — Лично я — за первое. Еще можно захватить тачку прямо с шофером и заставить его отвезти нас к парому, но это уже терроризм, — уведомил он, откровенно любуясь, как в Лиманском борются страх, совесть и здравый смысл.

Движением бровей я показал, что согласен, поскольку другого выхода нет. Дело оставалось за Петровичем.

— Угоняй, — решился он.

Следующий час мы потратили на поиск подходящего автомобиля. Колян придирчиво рассматривал каждый вариант, и что-нибудь все время оказывалось не так: то машина была чересчур броской, то, наоборот, колымагой, которая могла заглохнуть, не проехав и километра. Наконец Николаю понравилась чумазая «ГАЗ-31», сиротливо гниющая в одном из дворов. Машина выглядела бесхозной, однако по каким-то незримым признакам Куцапов определил, что «Волга» все еще на ходу.

Я встал на стреме у выезда под аркой, Петровичу же Колян приказал погулять в сторонке и постараться не упасть в обморок раньше времени. Не успел я докурить сигарету и до половины, как подкатил Николай и торопливо открыл мне дверь. Ли-манский сидел сзади ни жив ни мертв.

Двор к свершившемуся преступлению отнесся спокойно. Три бабульки, лопотавшие на лавочке, смотрели на нас с потаенным одобрением — видно, хозяин «Волги» был у них не в чести. Только дедок с самодельной клюкой и юбилейной медалькой на синем пиджаке внутренне возражал против произвола, но протест бушевал в нем так смирно, что остался практически незамеченным.

— Ты, Петрович, пригнись, — посоветовал Куцапов. — Такой пассажир, как ты, хуже кишок на капоте. Настоящее искусство не в том, чтобы украсть, а в том, чтоб не поймали.

По городу Николай ехал аккуратно: вперед не лез, правил не нарушал. Один раз он попытался у меня узнать, нельзя ли объехать Таганку, уж больно там гнусный перекресток, но услышав, что я садился за руль три раза в жизни, ухмыльнулся:

— И этот засранец летал на моей ласточке! Теперь понятно, почему ты разбился. Куда хоть ездил-то?

— Позже расскажу.

Мне было не до бесед. Я зорко оглядывал окрестности в поисках погон, фуражек и прочих атрибутов власти. На мне лежала ответственность за эвакуацию группы в случае, если те же фуражки или погоны заинтересуются нашей машиной. После долгих сомнений я выставил на табло семнадцатое июля, то есть вчера. Если придется бежать, то лучше остаться здесь. Нынешний девяносто восьмой, пустой и безымянный, все-таки был предпочтительнее любого другого года. Неуклюжие милиционеры, приседающие, словно девицы, перед каждой дорогой тачкой, — это бесспорная мерзость. Однако броневики с буквами «UN» на московских улицах — мерзость более обидная.

Бежать не пришлось. Куцапов продемонстрировал максимум лояльности к правилам дорожного движения и, как ни странно, изрядную выдержку.

На выезде из Москвы проверяли документы. У поста ГАИ выстроился хвост, впрочем, небольшой: в этот час основная масса направлялась в город. Двое инспекторов, отягощенных бронежилетами, барабанили в окна и подставляли руку ладонью вверх, в которую незамедлительно вкладывались права .и техпаспорт. Гаишники подходили не к каждой машине, видимо, у них был приказ интересоваться только определенными марками, а может, они просто ленились.

Потные, неподвижные, мы сидели и напряженно ждали своей очереди. Лиманский сзади выпрямился и малодушно прикрыл глаза. Вспомнив хитрость Ксении, я сунул дырокол в рукав и нащупал широкую кнопку. Николай положил пистолет под сиденье, но сначала он зачем-то снял его с предохранителя. Воспротивиться этому у меня не хватило силы воли, к тому же было слишком поздно. Инспектор вплотную подошел к нашей «Волге» и отвел руку, намереваясь постучаться, но в этот момент его окликнул напарник. О чем они говорили, я не слышал, Но диалог продолжался не меньше минуты. Мы зачарованно следили за толстым скрюченным пальцем в пяти сантиметрах от стекла и думали об одном и том же: пронесет — не пронесет.

Инспектор все-таки постучал — так, что не подчиниться означало бы объявить войну всей московской ГАИ. Куцапов выдохнул и медленно опустил стекло.

— Здорово, — сказал инспектор, и мне почудилось, что в его приветствии кроется нечто большее, чем обычная милицейская фамильярность.

— Здрасьте, — обронил Николай.

— Ты чего, Колян, с перепоя?

Лиманский на заднем сиденье подпрыгнул, а Куцапов непроизвольно потянулся к пистолету, но инспектор не собирался требовать водительское удостоверение — опершись на крышу, он наклонился и простер в окно руку. Николай озадаченно ее пожал и произнес:

— Вот, с корефанами едем. По делам.

— Вижу, что не с телками, — рискованно пошутил милиционер. — Где такую рухлядь откопал? Или маскируешься?

— Вроде того, — брякнул Куцапов.

— Ладно, некогда мне. Лазутчиков ищем, понял? Иностранных. — Инспектор рассмеялся и отклеился от машины. — Давно не звонил. Телефон помнишь?

— Записан где-то.

— Ну, счастливо.

— Бывает такое? — воскликнул Куцапов уже на Кольцевой.

— Не бывает, — категорично возразил Лиманский.

— У меня в девяносто восьмом много дружков было, всех и не упомнишь.

— Как он тебя узнал? Ты же на тридцать лет старше.

— Точно, — растерялся Колян. — Петрович, меня эти непонятки просто убивают.

Мы свернули на какую-то дорогу местного значения, находившуюся вдали от шоссе. Это был тот самый путь, что вел от бункера к парому. Я невольно оглянулся — сразу после Кольцевой начиналась стена одинаковых домов. Это они превратятся в опаленный холм, на который с таким трудом забирался шестиколесный автобус Коня. Правее башен — захламленная степь. Жилищный кризис двадцать первого века не позволит ей пустовать долго, и все пространство в округе покроется коростой безвкусных, но рентабельных зданий — будущих братских могил.