Евгений Прошкин - Механика вечности

— Сбрей ты ее на фиг, не позорься, — посоветовал я напоследок.

Расставаться было не жалко.

— Не понравилась версия? — спросил Тихон вполголоса.

— Компьютер не того цвета. Я лучше что-нибудь другое поищу.

— Другое — это какое?

— Ты сам-то знаешь, куда идешь?

— Нет.

От метро двигалась целая толпа. Люди шли с работы — к горячему ужину, шкодливым детям и одинаково хорошим теленовостям. Они и сами были чем-то похожи, люди. Дурацкой уверенностью в своем дурацком будущем? В том, что завтра, хоть ты тресни, ничего не случится. Просто придет еще один день — серый, никчемный, спокойный. Он подарит еще одни сутки нормальной жизни — и ничего больше. А больше ничего и не надо. Люди твердо знали, что завтра будет похоже на вчера. И я им завидовал.

— Ружьишко далеко спрятал? — поинтересовался я.

— В Измайловском парке.

— Прямо тут, что ли?

— В двадцать шестом.

— Ну и как там?

— Что-то похожее я читал у отчима. Страшный сон, да и только.

— Как ты узнал о его гибели?

— А как узнают факты своей биографии? Вспомнил, — простодушно ответил Тихон. — Зато ума не приложу, откуда тебе известно про гранату.

— Которой ты Иван Иваныча угрохал? Видел в твоем арсенале с такими же наклейками.

— Я что, и чеку там же оставил?

— Конечно, ее под окном нашли. Или подожди… Она из моего кармана выпала, когда я через окно летел.

— А к тебе она как попала?

— Да у тебя же и конфисковали! — Для Тихона такая недогадливость была непростительна. — Когда в автобус отвели — помнишь, у выхода стоял? — все отняли: и машинку, и чеку.

— Эту? — он показал стальное кольцо, которое я тогда спутал с деталью от брелока.

— Да. Теперь тебя не поймали, вот она и осталась. Или что-то не так?

— Та граната тоже пошла на Фирсова. Только не в две тысячи первом, а в тридцать восьмом. В бункер я ее бросил, понятно?

— Да какая разница?

— В принципе никакой. Только странно все это.

— Тем более что в бункере она не взорвалась. Иначе кто бы меня там допрашивал?

— Теперь уже никто. Вовремя ты оттуда слинял.

Дальше ноги не шли. Я остановился, пытаясь вспомнить, о чем мы только что беседовали. Как он сказал — никто? Что это значит? Погибли. Все. Зачем? Фирсова надо убивать везде и всегда, это правильно.

— Но там же Ксения!! — крикнул я на всю улицу.

— Кто?

— Девушка, я тебе о ней говорил.

— Миша…

— Давай, Тихон, включай дырокол!

— В подвале много комнат, — возразил он.

— Днем нас держали в главной, с Лиманским.

— Там, где керосин? Черт…

— Включай, Тихон!

— Подожди, надо сообразить, какого числа и во сколько. Может не получиться.

— Ты же гений, — заклинал я. — Кнута успел из-под колес вытащить?

— Успокойся, Миша. От спешки ничего не зависит. Важно не промахнуться, слишком рано — тоже плохо. Неизвестно, что сейчас у Фирсова в памяти. Боюсь, нас оттуда не выпустят.

— Я сам пойду, только скажи дату.

— Не горячись. Мы постараемся. Раз она тебе так дорога… Кто же знал?

— Ты ее видел?

— Я не заглядывал. Бросил, и все.

— А если там никого не было?

— Кто-нибудь да был.

Обнадеживать Тихон не умел.

Мы зашли на газон и укрылись за высокими неухоженными кустами. Нам повезло, что еще не зима и маленькие круглые листочки пока не оборвались. Какой-то мужик понимающе заулыбался. Я ответил красноречивым жестом, мол, ничего не поделаешь, пиво. Проснувшийся Тишка истолковал наш маневр напрямую и, позевывая и ежась от холода, начал расстегивать ремень.

— Правильно, всегда пользуйся любым подходящим случаем, — назидательно проговорил Тихон. — Потом будет некогда.

— Мы что, берем его с собой? — удивился я.

— Нет, бросим по дороге!

Тишка даже ухом не повел — то ли он еще дремал, то ли уже привык к чудному юмору взрослых.

Поразмыслив, я последовал примеру ребенка. Будущее такой возможности могло не предоставить.

Мы шагнули в дыру, и дома моментально обветшали, покрылись какой-то неуловимой пленкой старости, точно запаршивели. На улице заметно потеплело, да и солнце как будто поднялось выше. Тихон настроил синхронизатор на один из летних месяцев, скорее всего на август, и выбрал время около полудня. Две тысячи двадцать шестой.

— Зимы не будет? — обрадовался мальчик.

— Пока мы этого не захотим.

На проспекте народные массы с невиданным энтузиазмом мели тротуары. Среди десятков метел не было двух одинаковых, из чего я сделал вывод, что каждый работник принес свою. В одежде преобладали густые темно-коричневые тона, но на моду это было совсем не похоже. В обуви также наблюдалось странное единообразие: женские модели практически не отличались от мужских и сильно смахивали на допотопные галоши. По обочине полз трясущийся трактор с прицепом, в который сваливали пыльный мусор.

Многие окна семнадцатиэтажек были прикрыты рыжей фанерой, иногда попадались куски наглядной агитации с ничего не значащими фрагментами. На крыше одного из домов шатался, грозясь сорваться вниз, огромный щит с надписью «НЕТ ВОЙНЕ!». Вокруг этого дома никто не убирался.

— До бункера лучше добраться здесь, — сказал Тихон. — В тридцать восьмом по камням будем тащиться неделю, а автобусов там нет.

— За исключением одного, — уточнил я.

— Конь вечно пьет за рулем, мы с такими не водимся, правда, Тишка?

— Я дружу с кем вы, — дипломатично отозвался тот.

Тихон пихнул меня локтем, приглашая посмеяться, но я не смог. Я пытался успокоить себя тем, что его граната взорвется только через двенадцать лет, однако самообман не удавался. Время относительно — это я уяснил давно и крепко.

Дворники были не единственными людьми на улице: вдалеке, заложив руки за спину, прогуливался усатый страж порядка в черной форме; дамы несли крошечные, с претензией на изящество сумочки и полные каких-то предметов сетки; несколько мужчин, не иначе — местных чиновников, важно помахивали угловатыми чемоданчиками. Выглядели чемоданы совсем не опасно. Не так, как те, что привели к власти моложавого полковника Фирсова.

— Подвал находится на площади Свободы. Где она у вас? — осведомился Тихон.

— Скорее у вас, чем у нас.

— В тридцать первом году ее не было.

— В две тысячи шестом — тоже. Приехали…

Мы опросили около десяти человек, но никто из них о такой площади не слышал. Разочаровавшись в трудоспособном поколении, я обратился к дряхлому дедушке, гревшемуся на скамейке, но и он в ответ лишь потряс седыми кудрями. Оставался еще добродушный милиционер, но его тревожить почему-то не хотелось. Все говорило о том, что никакой Свободы, то есть площади ее имени, в Москве не существует и наш вопрос мог быть истолкован как провокация.

— Ты можешь объяснить, где в твоем времени располагался бункер? Что там было до войны?