Владимир Шибаев - Призрак колобка

– Проверь шею, – прошипел я, вспомнив Пращурова. Подруга аккуратно погладила и помяла шею и кадык.

– Ноги, – и подруга изучила мои ноги и пересчитала тонкими пальчиками все синяки и ссадины. У нее в рюкзачке оказался иод.

– Проверь позвоночник, – предложил я.

Следующая просьба ее озадачила и рассердила.

– Дурак, – обиделась сиделка. – Мошонку проверять не буду, – и надулась.

– Ну тогда пошли, поищем другую, – решил я и, опираясь на верную подругу, захромал к выходу по остаткам лестницы этой станции, к счастью, неглубокого залегания.

Наверху нас встретил чудесный ветер, сделанный из воздуха, в кронах деревьев гудело. Темные небеса чертило воронье. Роскошные нивы покрывало покрывало из тухлых, серых и высохших многолетних. В волшебном воздухе гудели осы, жрущие на лету редких деликатесных мух, и еще более редкие слепни, пытающиеся выпить мою спутницу и еще лошадь, мирно стоящую у амбразуры лаза на бывшую станцию.

За лошадью виднелась мелкая, почти игрушечная телега, а в ней ездок, мужичонка в зипунке неопределенного возраста. Мы нерешительно подошли к подводе.

– Извините, – сказала тоном второклассницы девушка моей мечты. – Извините, а почему у вас на лошади висит табличка «Таксо»?

– Оно и есть таксо, – чуть обиделся седок. – Они и извозчик, как изволите. А чего непонятное?

– Ну, – стушевался я. – Работы-то много тут?

– Ты на чужую работу не зарься. Ни шиша, – отрезал старикан. – Жрет конина пропасть, и клевер и окрошку. На корма извелся. А седоков – второй год как не попалось.

– Чего ж стоите? – спросил я.

– Вас не просим. Все ж… работа, – ссутулился ямщик.

– Картошку бы сажали, турнепс, капусту, – вспомнил я еще сельские клички природных плодов.

– Щас! – огрызнулся седок. – А у нас, чай, Марья вон картоху содит, и чего. Одна ботва. И клюкву ходит, и чего. Одне грибы поганищи. И чего?

– А вы откуда, дедушка? – спросила Тоня вежливо.

– А вам чего? Мы с Болтуфьино вон. Вон туды. С полчасу тряски. Стоим работаем. Садись подвезу.

– Много ли в селе жильцов-то, дедушка?

– Много, с нас хватится. Я да Марья моя. В разводе мы, три года как ни словцом не молвим. Толстая подлюка.

– Как же, дедушка, вдвоем в деревне не беседовать? – удивилась Тоня.

– А чего с ей беседовать? Они ни зги не кумечет, ни за политику, ни про чего. Так иногда, раз в нуделю на печке стренимся, потремся, да и спать. А чтоб беседы травить, на то я здеся, на работе. Толстая подлюка, картоху еще содит!

– А хорошее ли у тебя таксо, дедушка? – спросил я.

– Куды ж лучше по тутошним местам. Вам докудова, садись, эх прокачу. Ничего не возьму, курева, али спирту дашь, деньгу тож берем… баллу.

«Забыл спирт в келье!» – с тихим бешенством подумал я о себе.

– Нам, дедушка, до тридцать седьмого кордона.

– К железке, чтоль? Во-о-на, там, – кинул старик кривой палец к виднеющейся вдали, устроенной в стиле римского классицизма развалине. – Туды запрещено. Туды дороги нету, только ежли на таксо…

Мы пошептались с подругой. Старик обиженно насторожился:

– Нету у нас ничевось. Баллов ваших. Нам без надобностей. Мы с травы живем, сяло. Коли чего есть, давай.

Я порылся в рюкзаке, дед зорько наблюдал за мной:

– Тряси, тряси, там чего у тебя гожее. Фонарь могу, веревку тож. Книга чего это, с картинками?

– С буквами. На иностранных языках.

– Тады не беру. Глаза чтой-то плохо с буквами.

– Фонарь не отдам, – покачал я головой.

Тоня открыла свой рюкзачок, порылась и протянула мне большое красивое золотое кольцо с огромным бриллиантом. Она наклонилась к моему уху и сказала тихо:

– Семейное, мама дала, – и густо покраснела.

– Вы че, ездоки, шепчесся, – забеспокоился селянин. – Ежели чо задумали, у меня в штанах топор.

– Дедушка, – сказал я мирно. – Продай лошадь с телегой, нам нужно.

Старик покряхтел, поерзал, сполз с телеги и перекрестился:

– А чего дашь?

– Вот, – показал я ему кольцо. – Золото и бриллиант чистой воды.

Старик перекрестился опять:

– Вещь видная. Но цана ей копейка. Эх, – крякнул, – отдам усе! Могу дать! А кобыла-то вон, – огрел он ладонью бок зверя. – Хороша, скочет. А телега вон, колесы. Не гляди, что шатучие, сноса нет. Не-а, – отказал он. – Нам эти бирюльки чего. Марья, толстая разнарядится, будет тута у мене форс давить, ага.

– Ну и катись, – сказал я. – Так дойдем.

– Постой, постой, кормилец! – закричал старик. – Отдам! Отдам, душу твою сожри домовой! Ни тебе, ни мене. Докидывай фонарь, веревку, галеты, сумку докидай, и по рукам. Эх была-не была. Кофту вон с бабы дай, пушистую.

– Кофту могу вместо рюкзака, розовая шерсть лучшей новозеландской ламы. Перуанской, – сообщила Антонина, с опаской подходя к пахучему деду.

– Хламы? – осторожно заинтересовался старик. Пощупал материю и сказал: – Сымай. Марье к яблочному поднесу. Пущай ходит, толстая подлюка. Знает, каво любит. А говорить с ей все одно не буду. Чо с ей говорить? Фонарь давай с вервием.

Тоня отошла, стянула из-под курточки кофту и запахнулась потуже.

– Нет, это уж жирно будет, – возмутился я. – Фонарь от навоза работает, вечный. Кассета с покойником тебе не нужна?

– Бирюльку твою не взял, нас за его еще за жопу посодют, а фонарь давай. Ночью выйдет Мария до ветру, я ей прожехтер буду. Она с хохоту обмочится.

На том и сговорились, пришлось отдать фонарь. Мы сели в теплое сено телеги, чуть тронули, а старикан побежал немного за нами, все причитая:

– Нам чего теперя таксо… Конь-то больно хорош. Огонь. Не дымный. Бока чисть, хозяин. Кобыла со звоном, ух…

И еще долго махал нам издали кепкой и тер глаза.

Здание кордона встретило нас темнотой. Фонарь отдали старику, и не было ни сигнальной лампы, ни дежурного факела, ни монастырской свечи.

– Хоть бы свечку с паперти, – расдосадованно заметил я.

– Свеча есть, – тонко и победительно возвестила моя нетолстая подлюка. И, взяв свой рюкзак, вытянула из него коробок спичек, пару свечей, по размеру аннальных, бутылочку воды, способную напоить пару крыс, и бутерброды. Я поежился от ее предусмотрительности, так как еще в телеге чуть не силой нацепил на нее, лишившуюся кофты, свою рубаху. Теперь в одной куртке мне было не весело. Также теперь в ее рюкзяке пряталось и мое барахло, прах и прочие нужные вещи.

– Сгружай все обратно, – слишком бодро посоветовал я. – Пошли осматриваться, времени мало. В два ночи – потоп.

Мы почти обошли кардон кругом. С двух сторон в него влезала инвестиционная труба на высокой насыпи, и только квадратная генуэзского пошиба башня в три этажа топорщилась над водоводом. Вдали, в полукилометре параллельно шла насыпь железнодорожной однопутки Край-Запад. Там колючей проволоки, похоже, не было, чего не скажешь об этом монстре, укутанном тремя слоями, правда с обрывами и зияющими лазами.