Владимир Шибаев - Призрак колобка

Технический осмотр, проведенный неучами, показал, что дело глухо. Устройств много, все ржавые и давно не езженные. Мы только изгвоздались в грязи, пробираясь между бесконечными поршнями, метровой высоты зубчатыми соединениями и прочим металлоломом. В принципе устройство заглушки было очевидно. Большая стальная балда, плита три на три, местная разновидность «Большого друга», опускалась в тонкую щель приемника внизу, под огромной приемной цистерной, выполненной в форме оружейного глушителя. Из нее торчали рычаги и шестерни усиления. Все. Все заросло бесцветной травой, ржавым сором и пылью. Я вис на рычагах, дергал шестерни, нашел в подвале сооружения лом, главное устройство отечественной техники, и этим железом пытался подковать блоху 37-ого кордона. Все зря.

– Ну и черт с ним, – зло выругался я на танцующую в руке помощницы свечку. – Провались. Нет и не надо. Пошли кушать.

Мы уселись у выбитого окна верхнего яруса, разложили мои бывшие галеты, ее пирожки и два яблока, одно крупнее другого.

– Из монастырского сада? – спросил я.

– От мамы, – сообщила Тоня, пустив легкую слезу. – Первый раз в жизни пекла, а как хорошо вышло. Талант, – и стала тихо, как мышка полевка зернышки, жевать.

– А тебя хвостик есть? – спросил я глупость.

– Не дурите, Петр, – осадила меня подруга. – Вот дело сделаем, тогда пожалуйста.

– Какое дело? – раздосадованно выдохнул я на свечу. – Захочешь помочь своему народу, решишься наконец кинуть… кинуться во все эти тяжкие. Загубишь всех друзей в канализации…

– Не всех, – чуть успокоила меня спутница, погладив мою ладонь.

– Потеряв лучших бойцов. Все, думаешь, свершу предначертанное. А вам пожалуйста – ржавая железяка, и хоть ты смейся. Плачь.

Издали было видно, что вдали, там, где столица края, над железной дорогой танцуют огоньки.

– Смотри, – ткнул я пальцем. – Какое красочное зрелище, концерт, салют. Сегодня что за праздник?

– День поминовения здоровых родных, – тихо ответила дувушка. – Когда ты ушел, я спросила маму…

– Что?

– … спросила… скажи… кто мой отец?

– И что? – осторожно подтолкнул я.

Тоня сгрызла кусок яблока, сглотнула целиком и добавила:

– И ничего. Мама ответила: дочка, наплюй на это. Мало ли какой отец, главное – какая вышла дочь. Вот и все.

Я обнял теплую особу за плечи и мы уставились на мелькающие вдали цветные огни. Тонин ПУК сообщил полночь. Дальние огоньки разбежались, вспыхнули, погасли. И выросли. Послышался далекий шум, как если бы береза качалась от настырного ветра.

– Это поезд, – тихо произнесла Тоня то, о чем я уже думал с полсекунды.

– Какой поезд! – возмутился я. – У них Западный экспресс объявлен после трех. Сбор. А этот – да в нем не один, а целая цепь вагонов. Какой поезд!

– Философский экспресс.

– Ну не фантазируй. Философский с художественной и прочей элитой, десять вагонов, развязные женщины, паштет, коньяк. Внутри луна, все звезды к нам в Париж. Бурлеск, канкан, шампанское рекой. Бросьте в меня кость, мадам.

– Мадемуазель. А Петенька, вон смотри, так далеко, а уже видно светящегося медленно ползущего дракона. В ночи. Как красиво. Наверное ждали припоздавших.

– А почему так грохочет? – спросил я. – Ведь далеко, не меньше пяти… семи километров.

– Не знаю, – удивилась девушка.

И в этот миг я нагнулся к пустому окну, в котором торчали только звезды и полз вдали ленивой светящейся лентой змей. Справа, из-за фрамуги, из-за стены тридцать седьмого кордона, ранее скрытый от нас, вылетел на железнодорожную магистраль грузовик. Товарняк с двумя паровозами и тремя темными в ночи, ничем не освещенными вагонами-снарядами, груженными какой-нибудь сволочной дурью, корчеванными пнями или щепой.

– Что это они? – поразился я. – С головы съехали?

Тоня смотрела на меня своими серым коровьими глазами.

– Петенька, я не понимаю. Скажи.

Товарняк на бешеной скорости вылетал на единственный путь.

– Петенька…

Я поднялся с шершавой, грубо сбитой лавки и помчался, было, вниз, Тоня за мной. Сбивая ее, вернулся.

– Ничего… ничего, – бормотал я. – Не сделаешь. Снизу не видно. Пять-шесть километров, не доедем, дорог нет.

– На лошадке… – тихо сказала глупая девушка.

Мы вперились в окно, надеясь на чудо, на встречные сообщения, на… Тоня вжалась в меня и отвернулась от окна, уткнувшись, чтобы не видеть, в мою куртку. Через три минуты, как в немом кино, огоньки вдали, на шкуре змея вдруг разом перепутались и погасли, и тогда вся местность озарилась ярким пламенем. Вспышка почему-то была очень сильной, как у сварки или дуговой печи. Через секунду до нас докатился грохот, и зарево пожарища погасило звезды и редкие, тусклые отсветы далекого города.

– Все, – сказал я.

– На лошадке… – жалобно заскулила Тоня, не глядя на меня. – Перевяжем, наложим шины.

– Там через десять минут будет тысяча спецназа, – сказал я. – Пойдем работать.

Было час ночи.

Без пятнадцати два валы шелохнулись. Я таскал, как заведенный танк, как бешенный мотобот, из подвала дырявой сетью – ведром найденное там в лохани черное, протухшее машинное масло, лил в шестерни, вис на кронштейнах и ручных лебедках, бил ломом и опять таскал масло. Несчастная Тоня бегала за мной со свечкой и предупреждала, где порожек и где не споткнуться. Без пятнадцати два шестерни поползли.

– Петенька, – схватила меня за руки моя девушка. – Если ты не хочешь этого края… совсем не хочешь. Так тебе не нужно перекрывать воду и ломать трубу. Наоборот, дорогой, наоборот. Пусть будет яма. И мы тоже пойдем в нее. Как все.

– Да, – ответил я чуть дыша и стирая масло со лба, – пусть. Пусть яма. А как же мама! Мне поручили умные люди альтернативу. И я испробую этот путь. В яму – всегда успеем.

И я бросился грудью на рычаг подъемника, Тоня былинкой повисла рядом. Балда заслонки медленно поползла вниз. Я притащил и вылил еще три ведра гнилого масла. Рычаг прокрутился еще на пять оборотов. В зев трубы вцепилась заслонка наполовину, ну чуть больше. Без десяти два все уперлось в плотную ржавчину нижних зубьев.

– Надо уходить! – крикнул я. – Здесь опасно.

– Я не пойду, пусть, – ответила мне дура. – Пусть, раз такая жизнь.

– Лошадку надо спасать, – заорал я, схватив рюкзачок, и потянул идиотку вниз.

Антонина бежала за мной, падала, скользила по ступеням тряпичной куклой. Мы даже успели поставить лошадь в телегу. Пять-семь минут нам подарила неразбериха на восточном крае неиссякаемого пресного моря. Метров с двухсот мы увидели, как далекий гул стал приближаться к кордону. Это мчался водопад из глубокого подземного царства Аида.

Но перед гидроударом случилось непонятное, я не могу все это объяснить. Геодезия, космогония, картография и теория плавающих литосфер отдыхают. Почва недалеко от нас, и почти рядом, взялась коробиться, покрываться рваными трещинами и местами проваливаться. По необъяснимым законам сцепления пластов – глин, песков, торфов, щебней, известняков и суглинков, вдруг вздыбливались холмы и проседали грунты, опадали стометровые промывы, и по тонкой, жалкой почве ползли деревья и холмы.