Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

— У него жил?

— Какое… Он увидел, что помирать раздумал, меня за дверь выставил… потом еще какая-то тетка приютила, ее рак жрал… потом и сам по куполам стучался, пустите переночевать… Раньше же куполов много было, это теперь полторы штуки осталось…

— И что, пускали?

— Сначала гнали в три шеи… потом слух пошел, что я людей спасаю… зазывать стали…

— А если две ночи переночуешь, два года подаришь?

— Ну.

— А чего не остался?

— Смеешься? Их вон сколько, умирающих, я один. Человечества-то осталось, одно старичье дряхлое, на ладан дышит… Я вообще первый раз за двадцать лет ребенка увидел… у вас там…

— Лунатик-то ихний? Прикольный… я с ним в шахматы играл…

Перебираю заявки, приглашения, изможденные старческие лица, лица, которые косятся под молодые, вон женщина, на лице — лет сорок, на руках — лет двести, старик, которого язык чешется назвать Кощеем бессмертным, высохшая бабулька, про себя обзываю Пиковой Дамой…

Вас много, а я один…

Песчинка в пустыне…

— Зачем тормозишь? — смотрю на водилу, не понимаю.

— Так вон… жандармерия сзади летит, остановиться велят…

Оглядываюсь, холодеет сердце.

— Не смей.

— Чего-о?

— Тормозить, говорю, не смей, вперед гони, давай…

— Так посадят…

— Ни хрена не посадят… это этот… Петровский по мою душу пришел…

— А ты как узнал? Летун-то жандармский…

— Черта с два. Жандармерии уже лет десять нет, ты все забыть не можешь.

— А куда делась?

— А куда все, туда и она… ниже бери…

Берет ниже — и вовремя, выстрелы режут раскаленный воздух, рвут пространство… Молодец, все понял водила, поднимает напряжение, гонит, гонит летун…

— А теперь кто вместо жандармов?

— А никто.

— А как тогда…

— А никак.

Гоним в никуда, над раскаленной пустыней, даже сейчас, днем, жарит нестерпимо, скалится в темном небе серпик месяца… То ли еще ночью будет, когда взойдет солнце, только бы до ночи добраться хоть куда-нибудь…

Выстрелы режут небо, кажется, сейчас собьют звезды…

— Купол-то где поблизости?

Водила выискивает что-то по навигатору.

— А какой?

— А любой.

— Далеконько.

— Да хоть какой, захудалый самый…

— Все равно дале… от черт…

Земля ощерилась выстрелами, взвилась песчаными вихрями. Навигатор подавился картой мира и сдох, спидометр бьется в истерике.

Петровский, ты меня не возьмешь…

– Сколько вы берете за ночь?

– Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят.

Фыркают качки по обе стороны от Петровского, он сам даже не шелохнулся. Шуток не понимает, это плохо…

– Нет, серьезно, сколько вы… за услуги за свои?

– Сколько дадут.

Высохший старик в кресле напрягается, думает. Кажется, давненько ему не приходилось думать, аж покраснел весь, всю жизнь только и спрашивал — сколько, а тут на тебе…

– Ну а сколько дают?

– Кто как… кто побогаче, побольше, кто победнее, там, бывает, чашку похлебки дадут, и то спасибо… Кое-где вообще ничего не беру, если брать нечего… Особо обидно, знаете, нищий один помочь попросил, болеет, умирает… А как я ему помогу, у него дома нет, где же я переночую…

– Короче, сколько просите?

– Еще за одну ночь?

– Нет… чтобы насовсем.

– Это невозможно.

– Чтобы я этого слова не слышал здесь, для меня все возможно…

Чувствую, что влип, так крепко, как не влипал еще никогда…

Тогда я тоже чувствовал, что влип. Вот как сейчас, когда пули рвут землю и небо, летун еще извивается, мотается, как пьяный, несется куда-то — на всех парах…

— С-суки…

— Чего такое?

— Батарею сбили, с-суки…

— Еще одна есть.

— На одной хрен да маленько пролетим…

— Ну, хоть хрен да маленько… гони…

Хочу втолковать ему что-то — про песчинку в пустыне, вас много, я один, вы не волнуйтесь, я через годик опять к вам наведаюсь… Понимаю, что здесь это не прокатит, черта с два он меня слушать будет, который выкупает у меня год жизни, два, три…

– Э-э-э… мне тут вещи кой-какие перетащить к вам надо.

– А у меня вещи есть. И кой-какие, и кой-сякие, и кой-всякие… говори, что надо.

– Личные… — вспоминаю, что у человека может быть личного, — крестик от мамки остался… книжонка одна, друг подарил… он уже в сырой земле лежит…

– Где ж твой друг в пустыне сырую землю-то взял?

Смеется — сухо, беззвучно, сам сухой, как песок. Еле сдерживаюсь, чтобы не врезать — сильно, больно, как дрался в детстве за лишний глоток воды… Кажется, если его ударить, рассыплется — песком…

– Витюш, проводи его… пусть там книжки-игрушки возьмет свои…

Садимся в летун, по привычке хочу сказать — спасибо этому дому — не говорю…

Летун хрипит, фыркает, задыхается, то взмывает к месяцу, то скользит вниз. Пули рвут темноту, бьются о скалы, нет, вру, не скалы, руины, обломки прошлого… Обидно прямо, в кои-то веки натолкнулись на древний город, даже увидеть толком некогда…

Обломки, руины, высятся зубастые стены, скалятся на нас, высится башня, смотрит единственным глазом-циферблатом, свет месяца выхватывает из темноты крест на верхушке чего-то, непонятно, чего…

Как его зовут, Витюш… Неважно. Бью — сильно, больно, в темечко, Витюш охает, валится на меня, дергаю Вальтер у него из кобуры, перехватываю штурвал.

– Ты че… че… го… — с трудом ворочает языком, красные полосы стекают по лицу, — ох… ре…

– Охренел, — соглашаюсь, направляю Вальтер, — ты не дергайся… расшибемся сейчас…

Не дергается. Высматриваю в темноте дня матерый купол, кажется, город, один из немногих оставшихся. Притормаживаю, летун мягко касается песка.

– Выходи давай.

– Ох… ре…

– Охренел. Всего хорошего.

Вываливается — в безлунный день, падает на песок. Поднимаю летун — в вечерние сумерки, светает уже, только бы затаиться куда, успеть до солнца…

Мертвый город бежит под нами, притихший, испуганный, вываливается из темноты — остатками высоток, расставляет ловушки…

— Вон через те два дома давай пролетай…

— Рехнулся?

— Давай…

— Расшибемся.

— А ты не расшибись.

Холодеет душа, лунный день скалится руинами…

— …мм-м-мать…

Город бьет по летуну — что есть силы, мир вертится волчком, не вижу — скорее, чувствую, как врезается в стену за нами машина, раскрашенная под жандармерию…

Летун падает, как подстреленный — в песок, чертит по пустыне прямую линию.

Песок…

Песчинка в пустыне…

Смотрю на шофера, зажатого останками летуна, крепенько его…

— Тут… до бун-ке-ра… не-да-ле-ко…

— До купола?

— Не-е… до бун-ке-ра… я там… жи… ву…

— Врач там есть?