Альфред Бестер - Тигр. Тигр!

— Хватит нашатыря, — пробормотал Грэнвилл. — Я очнулся. Я… — И тут он воскликнул: — Молчите! Я должен что-то запомнить!..

Он попытался удержать в памяти растворяющийся узор.

— Вот что, Чарли…

— Закрой рот! — Но требовать того же от уличного транспорта и больничного было бесполезно. — Нет, не получается…

К столу подошла Джинни, на ее лице читался страх.

— О Чарлз… — Она судорожно сглотнула и попыталась начать снова: — Чарлз, я…

— А, Джинни! Привет, Джинни… — Он сел на столе и нащупал повязку вокруг макушки, — Кто задул мой светильник? [152] «И все ж она умрет, чтоб, как меня, не предавать других. Свет загасив, задуть и твой светильник…» У. Шекспир. «Отелло, венецианский мавр». Перевод Б. Лейтина. (Примеч. перев.)

— У тебя был обморок, — не сводя с него глаз, ответил Гарднер, — Как раз когда ты садился в машину. Повалился головой вперед, Джинни повезла тебя в больницу. Ноги торчали наружу, их обдувало ветерком. Весьма поучительное и занятное зрелище для множества очевидцев.

— Ну и денек… — Грэнвилл встал на ноги и пошатнулся, Джинни поспешила обнять его. Взгляд интерна обежал облицованные кафелем стены и остановился на лице невесты. — Я видел Ковена.

— Ковена? — эхом повторил Гарднер. — Того задавленного психа?

— Я его видел.

— И убежал от него в панике? Доктор, с каких это пор ты боишься мертвецов?

— Он не мертвец.

— А вот с этого места поподробнее!

— Он не мертвец, — настойчиво повторил Грэнвилл и взял девушку за руку. — Сегодня утром Джинни с ним разговаривала. А я с ним потом встречался. Он живой. Говорит, что был вынужден броситься под машину, чтобы меня разбудить… не допустить, чтобы я и дальше спал.

— Мы с тобой что, на второй круг заходим? — насупился Гарднер.

— Он еще кое-что сказал, но я не совсем понял. Дескать, я представляю собой опасность, потому как я ученый-поэт. Я… должен кое-что выяснить.

— В двух словах, что именно?

— Сам не знаю. Раскрыть какой-то обман. Мистификацию. Нас дурят.

— В чем конкретно? И кто?

— Не знаю. Это как слепому описывать краски. Не поймет. Мы все слепые. Чего-то не видим, не понимаем. Мы…

Его перебил смех Гарднера. Лишенный веселья смех попугая. Грэнвилл холодно всмотрелся в лицо друга и коллеги, такое знакомое лицо с круто изогнутыми рыжими бровями, с морщинками у глаз… И тихо произнес:

— Эй, Гарднер.

Тот прекратил хихикать.

— Пожалуйста, извини. На меня иногда находит.

Пальцы Джинни стиснули ладонь Грэнвилла.

— Чарлз, что-то не так?

— Да ничего, Джинни. Просто я сейчас впервые разглядел твоего брата. Может быть, я и весь мир сейчас впервые разглядел.

— А давайте-ка, доктор, проверим ваш пульс, — Гарднер потянулся к руке Грэнвилла.

— Этот смех, Гарднер, — отстранился тот. — Он тебя выдал.

— Дружище, если я тебя обидел, извини…

— В точности как у Ковена и Арно. Джинни, а ты его узнаешь? Конечно нет. Ты же не слышала, как они смеются. А я слышал.

— Чак, да объясни же… — в растерянности попросил Гарднер.

— Не помню, кто сказал, что человек — это смеющееся животное. А ты, Гарднер, смеющимся животным не являешься. Верно? Ты нечто иное. Ковены, Арно, Гарднеры… Как я должен вас называть? Санитарами? Охранниками? Пришельцами?

— Чарлз, ради бога! — взмолилась Джинни.

Гарднер набычился и приблизил к Грэнвиллу побагровевшее лицо:

— Ты все сказал, приятель? А теперь послушай меня. Плевать я хотел на твои сны, животных и мистификации. Все это меня не касается. Что меня касается, так это Джинни и твоя карьера. Сколько тебе уже лет? Двадцать пять? И сколько ты учишься? Лет девять? Во что это уже обошлось? Почти в десять тысяч?

— Ну вот, начинается. — Грэнвилл отвернулся. — Социальное давление. Ковен о нем упоминал.

— Дай мне закончить. — Гарднер заставил его повернуться обратно. — Если будешь и дальше молоть подобную чушь, глазом моргнуть не успеешь, как вылетишь из больницы, и это будет уже не смешно. Как насчет лицензии? А? Да никак, кто тебе позволит открыть частную практику! И что собираешься делать? Выбросить псу под хвост девять лет учебы, карьеру, десять тысяч баксов из-за какого-то дурного сна? И умереть в придорожной канаве?

— Я бы послушал тебя, Гарднер. Если бы не этот смех и не одна маленькая деталь. Сегодня вечером я умру. Да. Мне это обещано Ковеном. Назначено.

У Джинни перехватило дыхание, она повернулась к брату. Гарднер состроил гримасу.

— Паранойя, — сказал он. — Чистой воды мания преследования. Мы не можем позволить, чтобы он тут расхаживал и болтал, что ему вздумается. Сама знаешь, как по больнице слухи разносятся, скоро все будут обсуждать, как это доктора Грэнвилла угораздило сойти с катушек. Надо его положить на обследование.

— Я против, — буркнул Грэнвилл.

— А о Джинни ты подумал?

— Вот только не надо мною спекулировать, — возмутилась девушка, — За себя я сама выскажусь.

— Чак, слышишь, что я говорю? — повысил голос Гарднер, — Как насчет Джинни? Хочешь и ее затащить в канаву? Буду с тобой честен и откровенен. Ты думаешь, вся эта чепуха происходит на самом деле. Я же считаю, что ты болен на голову…

— Но ты не умеешь смеяться.

— Да выслушай же меня! — вскричал Гарднер. — Давай привлечем к спору кого-нибудь еще, третью сторону, и попросим этого человека сделать заключение. Если услышим: «Чак, ты — спаситель человеческой расы», я стану твоим первым апостолом. А если он скажет: «Доктор, вам надо срочно взять отпуск», ты подчинишься и забудешь обо всем. Договорились?

Грэнвилл устало кивнул.

— Вот и отлично. Сейчас мы с тобой поднимемся в отделение психиатрии и перевалим наши проблемы на плечи Папаши Берна.

Длинный узкий кабинет пропах сигарным дымом и старыми книгами. В скрипучем кресле вальяжно восседал массивный, как пивная кружка, Папа Берн, серый пепел с сигары крупными комьями падал ему на жилет, мясистые щеки и лысина лоснились.

— Весьма интересно, — заявил он. — Весьма. Хотя я бы не сказал, что случай уникальный. В моей практике таких было много.

— Доктор Берн…

Психиатр вскинул толстую пятерню:

— Чарли, изволь помолчать. Я слушал двадцать минут, а теперь ты послушай хотя бы две.

— Папаша Берн, объясни ему, — попросил Гарднер. — Как следует объясни.

— Я опускаю преамбулу, — продолжал Берн, — и перехожу сразу к сути. Чарли, каждое мгновение нашей жизни представляет собой кризис. В каждый миг мы вынуждены приспосабливаться к новым обстоятельствам, что-то решать, из чего-то выбирать. Представь, ты покидаешь тротуар, чтобы пересечь улицу. Поднимаешь глаза, а прямо на тебя мчится машина… Кризис?

— Да. Я понимаю.

— Alzo [153] Итак (нем.). (Примеч. перев.) . В этой ситуации человек делает одно из трех. Бросается вперед, чтобы избежать столкновения и продолжить путь. Замирает на месте, парализованный страхом. Или отскакивает назад, на заведомо безопасное место. Ну что? Все еще понимаешь?