Валентин Шатилов - Филумана

– Ну, уже можно вынимать? – весело спросил у меня Георг.

Я прекрасно знала из его фантазий, какое зрелище меня ждет. Но одно дело – через чье-то восприятие, а другое – увидеть самой.

Обвисшую Соньку, как чудовищную дохлую рыбину, выволокли на берег, Рот ее все еще был распахнут, но вместо слов из него сыпались только белые чистые песчинки.

– Вот так и ты будешь лежать! – похохатывая, объявил мне Георг, – А внутри у тебя будет…

Он коротким резким движением рассек ножом грудь мертвой служанки – через ребра, до легких. И оттуда, вместе с горячей еще, алой кровью, потекли струйки все того же песка. Они весело искрились на солнце, их было много, очень много – легкие бедной девушки были битком набиты киршагским песком.

– Гляди, княгиня, гляди! – иезуитски поворачивал мою голову к мертвой Соньке Георг, заставляя смотреть, – Будешь, как она, задыхаться, будешь ртом воздух хватать! А воздуха-то того и не будет, один только песок. Ужо надышишься им!…

Кавустовское подлое торжество было столь мерзким, что даже некоторые из лыцаров его сотни не выдержали, отвернулись. И один из отвернувшихся увидел.

– Георг! – закричал он – Всадники! От Киршагского кремля скачут!

– И что? – презрительно спросил Георг, с неудовольствием прерывая сцену своего торжества.

– Надо бы отступить к лесу, – неуверенно предложил все тот же лыцар. – Неудобно здесь оборону держать…

– Ладно, – согласился Георг, – Только сперва утопим княгиню. Вяжи ее!

Всадники и правда быстро приближались. Я уже видела даже жидкий пыльный шлейф, остающийся после конских копыт в хрустально-чистом воздухе – Быстрее давай! – заторопился Георг, – Посередке обязательно! За эту веревку и будем вытаскивать! Я непременно должен увидеть, что она сдохла! Что точно сдохла, что навсегда!

Меня грубо, больно ухватили чьи-то железные пальцы, далекий четкий горизонт вдруг ушел вниз. Потом вверх. Снова вниз. Меня раскачивали

И вот никто уже не сжимает мои лодыжки, не стискивает плечи. И я лечу – легко, свободно! И думаю только об одном: не дышать! Ни в коем случае! Не доставить Георгу счастья видеть мой труп, накачанной песком!

С чего вдруг такое упрямство? Но я выдерживаю. Не дышу. И улетаю в темную, совершенно мне не сопротивляющуюся глубину.

Солнечный, разноцветный мир исчезает. Прекращает свое существование. За моими закрытыми веками – там, снаружи, наступает непроглядная, бесконечная чернота. В которой нет печали, нет тоски, нет горя – нет жизни.

Последнее, что я могу еще ощутить, – покалывание мелких киршагских песчинок, щекотно обволакивающих мое лицо.

Но потом и это временное неудобство растворяется в черном небытии…

Случается, что люди умирают, и на том все кончается. Но у меня-то было по-другому! Мне все время что-то мешало.

Сначала – постоянный, непрекращающийся шелест. Он никак не давал сосредоточиться на смерти, принять ее прекрасную безмятежность.

Потом (через пять минут или через пятьсот тысяч лет?..) к шелесту добавилось беспокойное хождение – из стороны в сторону, туда-сюда. Кому-то очень не сиделось на месте, и я не могла понять – чего ему не сидится?

Суета! Суета сует и всяческая суета. А я так надеялась от нее избавиться!

Вообще-то это легко сделать – стоит только избавиться от самой себя. Отступить в сторону – и темнота сразу сомкнется вокруг, а ты – та, которая осталась, после того как я ушла, – так и будешь лежать. Неподвижно и ненужно. Потеряешься в этой темноте. И больше не найдешься никогда. <

«Никогда» – какое сладкое слово.. Но его тоже не будет. Оно тоже потеряется в темноте вместе с тобой – никому не нужной, оставленной и забытой.

Но отступить от себя мне тоже не удается. Меня снова тревожат. И уже не просто беготней вокруг. Меня хватают! Волокут! Целых десять минут. Или сто тысяч лет – не знаю точно.

Я не сопротивляюсь. Может быть, если не сопротивляться, то все закончится само собой? И меня оставят наконец в покое?

Вокруг темнота. Получается, я все-таки не умерла, если могу судить о темноте и свете?

Но мне ведь нельзя дышать! А я – дышу!

Пораженная этой мыслью, я вскакиваю на ноги и больно ударяюсь головой. Здесь, оказывается, низкие потолки…

Я протягиваю руку вверх и осторожно ощупываю холодный неровный каменный свод над ушибленной головой. Вернее, над не ушибленной спиной.

Стоять можно. Но только согнувшись в три погибели. А стоять так очень неудобно, и я опускаюсь на корточки, а потом и вовсе присаживаюсь.

Поверхность, которая подо мной, – ровная и теплая. К ней приятно прикоснуться ладонью. А еще приятней – распластаться на ней и лежать, лежать отдыхая. Не так ли я и пролежала все это время?

Мысль о лежании, о миновавшей меня смерти едва не подкидывает меня снова вверх, как пружину. Но воспоминание о твердом потолке оказывается сильнее, и я ограничиваюсь тем, что негромко ахаю в недоумении. И теряюсь в догадках, пытаясь понять: что же со мной произошло?

Но теряюсь сидя. О том, что это лучше делать все-таки сидя, свидетельствует и отзвук моего аханья —короткий и… никакой. Из чего сам собой следует вывод, что обретаюсь я в весьма небольшом помещении. Где о беге, прыжках в высоту– равно как и в длину, – а также о прочей легкой атлетике лучше забыть.

Смутные воспоминания о том, что со мной происходило после утопления в Киршаговой пустохляби злым и явно умственно поврежденным Георгом, не слишком-то информативны, ну лежала я после этого, тащили меня… Кто, куда, зачем?

О! Сформулированы главные вопросы! От них и будем танцевать. Сидя, разумеется.

Впрочем, на вопрос «куда?», кажется, ответ есть: сюда. А вот остальные два вопроса…

Хотя, если разобраться, то и с отвеченным вопросом не все ладно. Ибо ответ «сюда» немедленно порождает следующий вопрос: а куда это «сюда»?

Я встаю на четвереньки и пытаюсь опытным путем получить ответ на этот новый (он же – старый) вопрос.

Путешествие на карачках оказывается недолгим и особого утешения не приносит.

Пещерка – так смело можно назвать помещеньице, в котором я очутилась. У пешерки обнаружилось всего две составляющих – свод, с которым я уже свела не очень приятное знакомство, и пол, знакомство с которым было более приятным, но тоже уже состоялось. Безрадостный свод грубым куполом нависал над мирно лежащим полом и, довольно быстро устремляясь к нему, смыкался своей неприятно-ход одной поверхностью с его уютной теплотой на расстоянии чуть большем, чем моя вытянутая рука. Значит, диаметр помещения не превышает среднего человеческого роста. Все верно, лежать здесь, как я уже выяснила, можно. И достаточно свободно.

Ну и что же мы, княгиня Наталья Вениаминовна Шагирова, здесь, в столь унылом месте, забыли?