Владимир Михановский - Шаги в бесконечности

– Знаю, – сказал Ван. – Я летел с ними на Марс. По-моему, все научились делать наши питомцы, хоть сейчас в полет.

Лин промолчала. Долгим взглядом проводила она Кельзава, который бегом направился к подъемной башне, вдруг замедлившей ход.

Переходя по мостику через свежепрорытую канаву, Ван взял девушку за руку. Лин тихонько освободилась.

– Не надо, Ван, – попросила она.

Каменистое ложе будущего океана поблескивало под нежарким марсианским солнцем. Землеройные машины, руководимые белковыми роботами, выравнивали дно.

Лин и Ван не спеша шли вдоль линии берега, обходя глыбы, ямы и завалы.

– Послушай, Лин, я давно хотел сказать тебе… – начал негромко Ван.

– Знаешь, Ван, – перебила Лин, – перед вылетом на Марс я закончила исследование мха, который Федор с Энквеном привезли с Рутона.

– Да? – спросил Ван без особого энтузиазма.

– Знаешь, этот мох – просто чудо, – продолжала Лин. – Представь себе, в нем удалось обнаружить бактерии, которые способны предсказывать вспышки солнечной активности. Такие вспышки, ты ведь помнишь, могут быть опасны для космонавтов, особенно в период активного Солнца. Поэтому важно заранее знать, когда произойдет вспышка. Между прочим, я установила, что похожим видом бактерий занимался выдающийся русский ученый Чижевский еще в 1915 году. Он установил, что некоторые виды микроорганизмов весьма чутко реагируют на солнечную активность. Но он не мог изучать бактерии с других планет: люди тогда еще не вырвались в космос. Поэтому особо чутких к Солнцу бактерий у него не было.

– Так что же все-таки сделал Чижевский? – спросил Ван, чтобы поддержать разговор.

– Чижевский доказал, что поведение чувствительных к Солнцу бактерий меняется за 4-5 дней до того, как приборы землян говорят об очередной солнечной вспышке. Он мечтал о создании такого «живого барометра», который сможет предсказывать солнечные бури, предупреждать астронавтов о грозящей опасности. Но создать такой барометр Чижевский не смог: уровень тогдашней науки был слишком низок для этого. Да и земные бактерии не очень подходили для столь тонкого прибора. Другое дело – бактерии с Рутона. У нас в институте горячо взялись за «живой барометр», – сказала Лин.

Ван отбросил с дороги пустой кислородный баллон.

– Доброе дело, – сказал он. – А когда может быть готов «живой барометр»?

– Месяца через три, – сказала Лин.

– Но это же чудесно! – воскликнул Ван. – «Живой барометр» можно будет взять на «Пион».

Лин остановилась так внезапно, что Ван сделал по инерции еще несколько шагов. Он обернулся. Лицо Лин побледнело.

– Разве ты не слушал сегодня утром радио? – тихо спросила она.

– Нет. Проспал, – сокрушенно признался Ван. – А что, собственно, случилось?

– Решение Высшего координационного совета, – сказала Лин. – «Пион» стартует через месяц.

– А капитан кто же?

Лин опустила голову.

– Федор?.. – спросил Ван.

Лин кивнула.

– Давай возвращаться, – сказала она. – У меня времени немного.

– Послушай, Лин. Послушай… – произнес Ван.

– Не говори мне, Ван. Ничего сейчас не говори.

– Но я должен сказать тебе…

– Нет! – подняла она руку.

Назад они шли молча. Ван смотрел на тонкий профиль, и Лин казалась ему такой хрупкой, такой беззащитной.

– Не надо меня жалеть, – сказала Лин, будто угадав его мысли.

– Послушай…

– Я счастлива, – сказала Лин. – Да, счастлива! – с вызовом повторила она, глядя на Вана. – Счастлива, что Федору оказано доверие, счастлива, что он любит меня и что я люблю его. – Все это Лин выпалила единым духом. – И довольно об этом… – добавила она угасшим голосом.

Когда они прощались, Лин сказала уже обычным своим голосом:

– Совсем забыла поздравить тебя, Ван. Твой биопередатчик по решению координационного совета включен в снаряжение «Пиона». Между прочим, я думаю, что рутонианский мох им тоже нужно взять с собой. За оставшийся месяц сделать «живои барометр» не удастся, но его можно будет докончить в пути. Времени у них будет достаточно, – добавила Лин.

Прощание с Землей, с поколением осталось в памяти Федора Икарова долгим многокрасочным сном.

И в полете, когда далеко позади осталась Солнечная система и безмолвная река пламени, истекающего из дюз, несла «Пион» в глубины пространства, навстречу неизвестному, молодой капитан часто вспоминал свой извилистый путь прощания с планетой – путь, опоясавший весь земной шар.

День за днем, месяц за месяцем «Пион», казалось, висел в одной точке, накрепко впаянный в бесстрастное пространство, – крохотная пылинка разума, затерявшаяся в бездонном космосе. Икаров, конечно, понимал умом, что корабль идет с огромной скоростью. Об этом деловито сообщали приборы, а также ежечасно докладывал Кельзав. Но все в человеке восставало против очевидного, отказываясь верить в то, что звездолет движется. Вскоре предстояла пульсация – головокружительный прыжок корабля через нуль-пространство.

Когда человек идет по дороге, он замечает пройденный путь по разным ориентирам: по придорожным камням, деревьям, по верстовым столбам, наконец. Сидя в салоне самолета, человек замечает движение по облакам, стремительно бегущим назад. Но как уловить движение звездолета, глядя на обзорный экран? Узор созвездий на его поверхности изо дня в день, из месяца в месяц остается неизменным. А кроме звезд, ничего вокруг… Конечно, рисунок созвездий при движении корабля меняется, но настолько незначительно, что человеческий глаз уловить этого не в состоянии.

Одиночество капитана скрашивали его белковые помощники. Они исправно вели «Пион» в те периоды, когда капитан, повинуясь биопрограмме, впадал в глубокий анабиоз. Наконец они миновали последнюю пульсацию.

При приближении к Тритону Икаров отказался от анабиотического сна. Слишком много стало теперь в ближнем космосе тревожных и непонятных явлений.

Капитан подошел к экрану. Он долго всматривался в него. Сколько книг они прочли, сколько микрофильмов о Тритоне просмотрели на борту корабля! Белковые поглощали информацию с ненасытностью губок, впитывающих воду, и Икаров не переставал восхищаться учеными Зеленого городка, которые вырастили и воспитали столь совершенные системы. В каждом белковом роботе были заложены возможности, которые раскрывались, развертывались с течением времени.

– Летим – и звезда превращается в солнце, – негромко произнес Икаров.