Пол Андерсон - Время огня

Он рассказал мне, насколько смог. Но никакие слова в 1951 году не способны передать то, что я испытал впоследствии — дикое, странное, возбуждающее, ужасающее, гротескное воздействие на чувства и здравый смысл Телеграф-авеню седьмого десятилетия двадцатого века.

— А ты не боялся неприятностей с полицией? — спросил я.

— Нет. Я остановился в 1969 году и под вымышленным именем зарегистрировался в призывной комиссии. Это дало мне документ, в котором говорилось, что в 1969 мне двадцать один год… Меня притягивали люди на улицах. Я бродил среди них, старомодный деревенщина, слушал их разговоры, узнавал, как они оценивают происходящее. Несколько месяцев я провел среди радикалов. Странная жизнь — скрытность, демонстрации, травка, грязные номера в гостиницах, немытые девушки, случайные заработки.

— Твоя рукопись не очень высоко их оценивает, — заметил я.

— Конечно. Я уверен, дядя Джек хотел, чтобы я взглянул изнутри, чтобы понял, куда катится цивилизация, вырастившая меня. Но я изменился.

— М…м…м… Я бы сказал, что ты отшатнулся от увиденного. Нашел другое поле деятельности. Но продолжай. Что было дальше?

— Я отправился дальше в будущее.

— И что же?

— Док, — негромко ответил он. — Считайте, что вам повезло. Вы уже состарились.

— Значит, я к тому времени умру? — Сердце у меня дрогнуло.

— Ко времени взрыва и катастрофы — несомненно. Я не проверял, только убедился, что в 1970 году вы будете живы и здоровы. — Я тогда подумал, почему он не улыбается, сообщая мне эту хорошую новость. Сегодня я знаю: он ничего не сказал о Кейт.

— Война… страшная война со всеми ее ужасами будет позже, — продолжал он тем же железным голосом. — Но все последующее происходит от того шабаша ведьм, что я видел в Беркли.

Он вздохнул и потер уставшие глаза.

— Я вернулся в 1970 год с намерением остановить потоп. Нашел несколько человек, все молодежь, они могли хоть немного увидеть реальность. Эта брошюра… они помогли мне напечатать и распространять ее. Считали меня выбывшим из республиканской партии.

— Это не так?

— Боже, конечно, нет. Неужели вы считаете, что за последние три-четыре поколения был толк хоть от какой-нибудь политической партии?

Он допил бренди и отказался от новой порции.

— Мне нужно сохранить ясную голову, док. Надо сочинить оправдательную историю. Я знаю, что мы сможем это сделать, потому что мое более позднее воплощение дало мне понять, что со своими нынешними проблемами я справлюсь. Однако дядя Джек не рассказал, что именно мне нужно сделать.

— Изменчиво ли время? — спросил я. — Неужели мы… наши жизни… застряли в континууме, как мухи в янтаре?

— Не знаю, не знаю, — простонал он. — Знаю, что зря тратил силы. Прежние мои знакомые называли меня доносчиком, новые друзья составляют ничтожное меньшинство. Дьявольщина, мы не можем распространить свои взгляды.

— Не следует ожидать чудес в политике, — сказал я. — Берегись человека, который обещает их.

— Верно. Я понял это, когда пережил шок от увиденного в будущем. И решил, что мой долг — вернуться и оставаться с матерью. Так я сделаю мир хоть немного менее ужасным.

Голос его смягчился.

— Конечно глупо было сохранять экземпляр этого памфлета. Но мне помогала его писать такая милая девушка… Что ж. Можно сказать, мне повезло. Еще один человек будет знать тайну моей жизни. Мне было ужасно одиноко.

— Ты уникален в этой своей способности? — прошептал я.

— Не знаю. Вероятно, нет. Такие люди очень редки, но, конечно, должны существовать и другие путешественники во времени. Как мне найти их? — воскликнул он. — И если мы найдем друг друга, что нам делать?

Биркелунд оказался меньшей проблемой, чем мы ожидали. Я поговорил с ним наедине, сказал, что брошюра осталась от неосуществленного спектакля, указал, что текст исключительно саркастичный, а потом отругал его за то, как он обращается с приемным сыном и женой. Он выслушал меня неохотно, но прислушался. Как я уже говорил, он в сущности не был злым человеком.

Все же ситуация оставалась взрывоопасной. Джек ухудшал ее своей вспыльчивостью и желанием всегда поступать по-своему.

— Он так изменился, — с горечью сказала мне Элеонор. — Даже внешне. И я не могу во всем винить Свена и его мальчиков. Джек часто бывает невыносимо высокомерным.

Конечно, он таким и был — в своем отвержении дома, школьной скуки, в своем знании будущего. Но я не мог сказать его матери об этом. А ради нее он в течение следующих двух-трех лет не мог исчезать больше чем на ночь.

— Я думаю, ему лучше жить самостоятельно, — предложил я.

— Боб, ему только восемнадцать, — возразила она.

Я знал, что на самом деле ему двадцать один год, а может, и больше.

— Достаточно взрослый, чтобы служить в армии. — Он самым законопослушным образом зарегистрировался в день своего рождения. — Это даст ему возможность найти себя. Он может пойти в армию добровольно, тогда срок службы будет минимальным. Призывная комиссия пойдет мне навстречу.

— Только после окончания школы.

Я понимал ее отчаяние и разочарование.

— Он может учиться заочно, Элли. Или посещать классы в армии. Такого умного парня, как Джек, туда обязательно направят. Боюсь, это лучший выход.

Он уже согласился с таким предложением. Прыжок вперед во времени показал, что его направят в Европу.

— Я смогу много заниматься историей, — сказал он; затем трезво добавил: — К тому же так я лучше познакомлюсь с оружием и техникой самообороны. В двадцать первом веке меня едва не убили. Несколько каннибалов захватили меня врасплох, и если бы я на мгновение опоздал перенестись…

Армия не соответствовала его темпераменту, но он умудрился преодолеть начальное обучение, а потом специализировался по электронике, приобретя в этой области большие познания. Конечно, во многом благодаря своим экскурсиям во времени. Они заняли около двух лет его личного времени.

В своих письмах ко мне он мог только намекать на них, потому что Кейт тоже читала. («Восточность?.. Нет, вероятно, дело просто в том, что люди на Востоке меньше изменились». Он видел легионы Цезаря в триумфальном марше на улицах Рима, и серые тени кораблей викингов в фиорде Осло, и Леонардо да Винчи за работой… Но у него не было времени для тщательных наблюдений. В сущности, его сводила с ума поверхностность всех его впечатлений.

Много ли можно узнать в совершенно чужом окружении, если ты едва можешь сказать слово и постоянно опасаешься ареста, пока не сумеешь переодеться в современную одежду? Но чего бы я ни отдал, чтобы быть на его месте!)

Я чувствовал себя предателем, ничего не говоря Кейт. Но если Джек мог хранить тайну от матери, я должен был сделать то же по отношению к жене. Его более взрослое воплощение, этот дядя Джек был… будет совершенно прав, внушая ребенку необходимость сохранять тайну.