Станислав Михайлов - Эра воды

— Бери, что нравится на вид, и пробуй. Это едят так, — она взяла один из плодов и надкусила его точно так же, как мы кусаем сэндвич.

Я последовал ее примеру, выбрав самый маленький и румяный из фруктов, чем бы он на самом деле ни оказался. Фрукт лопнул, наполнив мой рот приятным соком. Сладковатая кожура неожиданно, но удачно дополняла начинку из чего-то острого и, одновременно, сытного, нарубленного небольшими кусочками. Я попробовал еще два или три плода, они были устроены по похожему принципу, хотя и различались вкусом: в каждом блюде сочетались еда и питье.

Лиен, похоже, не была голодна, только смотрела, как я ем. Когда мой голод утолился, она повторила прежний изящный жест, но в другом направлении. Скатерть поднялась и исчезла на потолке, а рядом послышалось журчание. В стене открылся родник, где я смог помыть руки и умыться. Теплый воздух высушил кожу.

— Вы едите не так? — В голосе Лиен звучало любопытство.

— Не совсем так.

— А как?

— У нас обычно еда и питье подаются отдельно. Ну и еда раскладывается порциями в тарелки… — на слове «тарелки» я запнулся, как будто его не было в английском языке. Мне даже показалось, что я подставил какое-то другое слово, подходящее только приблизительно. — Хотя и целиком тоже едят, фрукты, например, или эти, ну, такие куски еды, сделанные слоями один на другой… Слоенки?

Странно, как можно забыть слово «сэндвич»? И тут я понял, что в голове не произношу его, а просто вижу. Слово с трудом всплывает откуда-то из глубины, но никак не может достичь поверхности. Может быть, я говорю не по-английски? Ну, конечно же, я говорю на местном языке, это все объясняет. Только вот оценить это не могу, ведь не лингвист же я.

— Очень интересно. — Моя хозяйка прилегла поперек диванчика, и я последовал ее примеру, растянувшись напротив. — А наша еда смешивается в форме, чтобы давать правильный вкус и полноту насыщения. Каждое блюдо собирают так, но вкус делается разным.

Она умолкла. Зазвучала музыка, напоминающая плеск волн, перешептывающихся с ветром, что шелестит в кронах деревьев; с перезвоном маленьких, едва слышных колокольчиков.

Я вспомнил то, о чем давно хотел спросить:

— Что-то не пойму никак, кто говорит у меня в голове?

— Ксената. Ты в его голове. В его теле. Он тебя впустил, а ты его почти вытеснил. Это потому, что твое тело тебе неподвластно. Оно заболело? Не погибло, я чувствую, но оно как неживое…

— Заболело? Ну, наверное, типа того… — Я растерялся. Не знал, как объяснить, что вообще случилось. Да и про тело свое мне сказать было нечего, слишком давно не виделись, и покинул я его весьма скоропостижно и при довольно-таки загадочных обстоятельствах.

О сходстве Лиены с барельефом на стене подземелья я решил пока умолчать и даже не думать о нем, чтобы не выдать мыслью. Может, эта женщина и не читает в моей голове, а вот для Ксената она явно открыта. Чтобы соскочить с неудобной темы, я решился на прямой вопрос:

— Не знаю… Это вежливо спрашивать? Скажи, а кто тебе этот Ксенат?

— Ксената. Его зовут Ксената, мы почти незнакомы. Он пришел несколько дней назад и попросил провести церемонию… — Она замялась. — Один старый ритуал, почти забытый. У Ксенаты были аргументы, они меня убедили. Теперь я вижу, он прав, ты действительно существуешь, твой мир существует, и я проявлена там.

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать.

— Ты есть там? В моем мире? Какие аргументы? Какой ритуал? Почему поверила? Незнакомцу, всего несколько дней назад? — Вопросы сыпались из меня как из рога изобилия.

Она улыбнулась и молча покачала головой.

— Нет времени и смысла это объяснять сейчас. Я должна была убедиться, что Ксената прав. Я убедилась в этом. Теперь нужно повторить ритуал, он разъединит нас. Ты вернешься к своей женщине. Твое тело, настоящее тело, оживет. Ты ведь хочешь этого? Как ее зовут?

— Катя.

— Катя… — Повторила она и закрыла глаза. Минуту сидела молча, затем плавным движением встала. Я последовал за ней.

— Нам пора.

Но как бы мне ни хотелось поскорее закончить с этим, выбраться, вернуться к любимой, к своему миру, дух исследователя, именуемый простым словом «любопытство», дух, сделавший человека из обезьяны, протестующе вскричал во мне, и я попросил Лиен задержаться еще на минуту, одну маленькую минуту, и объяснить хотя бы что-нибудь, хоть что-то…

— Ты и так поймешь, — пожала плечами она. — Мы все связаны, проявлены в разных личностях, но мы одно целое, одна сущность, рассеченная миром на отдельности. Мир смотан в спирали, в них есть параллельные ветви. Время… Оно только кажется. Существо, наша сущность, попав в мир, отражается как свет на стене. Время не двигает его, но нам кажется, что двигает. Оно преломляет. Много ярких пятен, но они суть проявление одного, в разных временах и единовременно, и через любое из них можно мгновенно достичь другого или всех сразу. Понимаешь?

Я почесал затылок. Лиен терпеливо вздохнула, и, вероятно, зашла с другой стороны:

— Возьми серую глину из крутого берега Алимы, разомни и раскатай между ладонями, сделай заготовку для бусин, но не спеши разделять на кусочки. Вместо этого сверни ее кольцом, положи на стол. Опусти тонкий острый нож, рассекающий без напряжения. Он разрежет кольцо в двух местах, на нем останутся два следа от мокрой глины. Тому, кто умеет ходить только по поверхности ножа, пришлось бы оторваться от одного пятна, чтобы достичь другого. Для него это были бы два разных, не связанных между собой мокрых пятна. Если бы он умел видеть только поверхность ножа, то узрел бы эти пятна лишь в тех местах, где кольцо соприкасалось с ножом. Эти пятна казались бы ему отдельными. Но они — суть одно, только это не видно тому, кто привык к плоскости. Тронь первое — отзовется во втором, коснись второго — откликнется в первом, хотя, вроде бы, связи не видно. Так со всеми вещами в мире, с предметами и существами, но нам трудно постичь это, потому что мы живем на лезвии ножа. Однако говорить можно долго, а времени нет, нам пора идти.

— Почему нет времени?

— Потому что я знаю это. Достаточно. — Впервые за наше знакомство она прозвучала если не резко, то настойчиво. — Я боюсь. Ты видел что-то, что угрожает мне. Оно приближается, нужно торопиться. Не говори ничего больше, не надо, я не хочу знать, скорее пойдем.

И я вновь промолчал о каменном лице Евы, о лице Лиен, теперь я знал это точно. И я знал, что ее ждет. Чего она боится. Темная комната, наполняемая водой. Посмертная маска. И слезы Ксенаты. Мне снилось это, я видел. В ту ночь в разбитом «Марсианском ястребе», когда Сильвия, проснувшись, криком перебудила всех. Когда она видела на моем месте призрак. Это был не призрак, теперь я знаю, это был Ксената.