Станислав Михайлов - Жемчужина

Иное дело Армир. Хотя… Она тоже использовала меня, тоже принесла в жертву… Но она давала мне выбор. Я мог отказаться. И мне ее жаль. Она умерла с оружием в руках, хотя была всего лишь женщиной. Знаю, она оскорбилась бы этими словами. Но она, действительно, не была обучена сражаться. Она шла не погибать, а на встречу с жрецом, возможно, с предателем. И ее убили из-за угла.

Кроме того, она мать Нарт… Лиен… И я бы хотел, чтобы она была жива.

Но желаний, к сожалению, недостаточно. Не они меняют мир — мир меняют действия. А некоторые вещи нельзя изменить уже никак. Например, прошлое.

Хотя, в сказках… Владычица времени, говорят, способна на многое. Мол, робкие таинне, стекающие по ее спине и прячущиеся в складках одежды, могут воплотить дух умершего на краткое время и позволить говорить с ним. Или спросить дух из невоплощенного о грядущем… Но одно дело — поговорить, другое — изменить состоявшееся, сделать так, чтобы человек не умер. Это, думаю, неподъемно даже для Весенницы.

Лучше всего спросить у самой Лиен, ведь она дочь берегов Лальм. Но для этого надо ее сначала найти.

Бросив последнюю сухую ветку в костер, я улегся на свой новый плащ и задремал.

Уже второй девятень ехал я верхом вдоль берега моря Мессем, огибая его с севера. Ксенги всегда любили меня, а еще они любят орешки томлина. Ловкость конокрада — одна из важных способностей, необходимых беглецу. Ловкость вора вообще — вторая. Кроме немолодого, но крепкого панцирного скакуна с плащом в придачу я обзавелся коротким железным ножом, седельными сумками и даже огарком топливного стержня где-то в четверть длины, которым тут же зарядил выжигатель. Широкая плетеная шляпа, не слишком чуждая северо-восточному побережью, скрывала мой тонкий узор, да и отсутствие волос не бросалось случайным встречным в глаза.

В принципе, я мог бы странствовать и дальше, обрастая вещами и даже знакомствами. Я мог бы носить накладные волосы. Придумать себе новое имя. Обменивать краденое на честно нажитое, оказывать людям различные, в том числе, сомнительные услуги, или просто заняться ловлей водорослей… Да, пожалуй, я мог бы стать ловцом водорослей и дожить так до скончания века — своего или Жемчужины, смотря что произойдет раньше.

Но я нуждался в Лиен. Я испытывал незнакомое чувство, напоминающее неутолимый голод, заставляющее думать о ней и разгорающееся сильнее, когда ее образ становился ярче в памяти. Кроме того, Пол говорил о необходимости сказать ей о ритуале. И назвать имя: «Катя». Правда, я уже запутался в его указаниях. Что она должна сделать — вспомнить о чем-то или провести этот ритуал? Пола я не слышал давно, и переспросить не мог.

А еще у меня была промежуточная цель — тайник Дсебы. Долгая еда, хранившаяся в его стенах, имела немалую ценность, и, вполне возможно, найдется еще какая-нибудь пожива. Да и просто надежное убежище никому не помешает. Я бы даже прожил там несколько девятней, чтобы уложить мысли, продумать планы, посмотреть миражи…

С этими думами отошел ко сну, с ними же и проснулся.

Утро нанесло прохладу, как это бывает в здешних приморских краях, я слегка озяб.

Хлопком в ладоши подозвал пасшегося в окрестностях ксенги. У панцирных скакунов прекрасный слух, да и голова у них варит, на мой взгляд, не хуже, чем у некоторых людей. И стреножить их на ночь, в отличие от валаборов, не надо — они прекрасно знают свое место и роль, и пожалеет хищник, решивший посягнуть на их территорию. Даже небольшая стая зауров трижды подумает, прежде чем напасть на ксенги. А ведь один заур без особого труда справится с невооруженным взрослым мужчиной…

Взобравшись в седло, я продолжил путь.

Побережье загибалось к югу, следовательно, место моего назначения уже не слишком далеко…

Миновали еще двунадевять дней, когда я, путешествуя вдоль восточного берега Мессем, достиг окраины южной пустыни. Она не столь сурова, как та, сыном которой я считаюсь, но живности и растительности в ней не много — в основном, мелкие ящерицы да насекомые.

Невысокие плоские холмы подступают здесь к самому морю, а между ними лежат высохшие глинистые просторы, местами оживляемые скудными кустиками пустынника с листьями в форме птичьей лапы, густо усыпанного несъедобными темно-фиолетовыми ягодами. Ягоды эти, покрытые словно бы длинными жесткими волосами, годятся человеку только в качестве рвотного. У пустынника длинные и упрямые корни, они проникают на большую глубину, поэтому иногда его можно встретить в таких местах, где ничто больше не растет.

Там, где близко к поверхности подступает грунтовая вода, появляются пятна травы-семихвостки или даже заросли мелса или окрайницы — засухоустойчивых кустарников, живущих, обычно, в паре. Знающему человеку они укажут, что можно копать колодец, а то и намекнут на близость к открытому источнику — возможно, невдалеке бьет ключ или булькает скромный родничок.

Потрескавшаяся почва, высушенная до крепости камня, иногда сменяется «шелестящей пустыней» — словно бы тридевять женщин тридевять лет били посуду и топтали ее, раскидывая кругом — целые поля черепков, шуршащих и позвякивающих под когтями ксенги. И хотя люди, действительно, когда-то жили здесь, сомневаюсь, что их жены наколотили столько кувшинов и чаш.

А если наколотили, значит, забыли вымести осколки от беды за порог — и беда пришла. Страна ведь была обитаемой. Давно. Но не так давно, чтобы об этом не осталось памяти. Заброшенный храм Милостивого — не из самых древних. Да и попадавшиеся то там, то тут полуразрушенные стены домов без крыш, протяженные каменные заборы, загоны для скота, межевые камни — надежные признаки некогда плодородной земли и богатых пастбищ. И не нашествия врагов убили эту землю. Ее убило солнце. Солнца стало слишком много, вода ушла, жители перебрались в другие края. Обычная история, многократно повторявшаяся в мире людей.

До руин храма Милостивого оставалось около трети пешего перехода, но не он был мне нужен. Подъезжал-то я как раз с той стороны, где находится тайник, о котором говорил Дсеба, так что имело смысл приступать к поискам.

Стараясь не отдаляться от моря, я объезжал холм за холмом, и еще до наступления тьмы обнаружил искомый. Выдала его старая каменная кладка изгороди у самого подножия — вероятно, здесь были подсобные помещения храма. Странно, что пустынник еще не добрался сюда. Заросли кустов окрайницы и мелса и длинный голубовато-зеленый язык травы указывали на родник с текущим от него ручейком.

Ксенги легко проломился сквозь запутанные ветви — так и есть, в борту холма вырублена лестниц, почти не заметная со стороны, если не приглядываться нарочно.

Оставив скакуна пастись, я поднялся по старым ступеням на вершину. Она оказалась ровной и совершенно пустой. Для тристинов, пожалуй, жарковато, но какие-нибудь колючки вполне могли бы укорениться… Ну, и где же «ноздреватый камень»? И камней-то, почитай, нету, как специально все убрали…