Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

Десантный нож ему очень пригодился. Именно им он убил дикую собаку, так неожиданно и свирепо напавшую на него под утро, когда он шел к ручью за водой. Пистолет остался в избушке.

Собака прыгнула из-за куста, высоко, целясь в горло. Только профессиональный навык и реакция спасли его.

Стас сразу же ободрал собаку. Неумело, неловко, постигая древнее охотничье искусство с азов. Разрезал тушу на куски, сложил в кусок полиэтилена, найденный тоже в скитаниях по лесу, принес в избушку.

Мария рассеянно ела мясо, глядя на угли, жарко пылавшие в печи.

Он улыбался, с аппетитом уплетая кусок за куском. Потом не выдержал и рассказал, что за мясо она ест. И тут же пожалел об этом. Ее минут пятнадцать выворачивало наизнанку, трясло, по лицу катились капли холодного пота. Два дня она отворачивалась от еды, подозрительно поглядывая на него. Но голод победил. На третий день они съели неизвестное животное, причем он специально принес добычу к избе, положил у порога, демонстративно стал вытирать окровавленный наконечник-гвоздь у стрелы о ком пожухлой листвы.

Она смотрела дикими глазами на то, как он снимал шкурку с животного.

— Что это такое? — глухо спросила она, кружась неподалеку от него, но не приближаясь.

— «Фрикаделька», — после паузы, с трудом он вспомнил название какого-то старинного, где-то вычитанного кушанья. — Под соусом «неглиже».

— Под чем? — вытаращила глаза Мария.

Он промолчал, продолжая обдирать тушку неизвестного зверя. У зверя был длинный нос, вытянутый и загнутый вверх, короткие мясистые уши и круглое жирное тело, оканчивающееся лысым хвостом.

Мария долго молча следила за его сильными, ловкими пальцами, испачканными кровью, потом подошла ближе, склонив голову, со страхом смотрела на обнажившиеся мышцы, сухожилия, сосуды.

— Стас, а это едят? А как оно называется?

Он чуть не брякнул «крыса», но удержался, крысу она точно есть не стала бы. Но подстрелил он эту зверюшку прямо в воде, когда она плескалась в большой компании себе подобных.

Разрезав тушку на куски, он встал, вытер о штаны окровавленные руки.

— Сегодня твоя очередь жарить, Мария.

Он со скучающим видом смотрел куда-то в сторону ручья, как бы между делом крутил в пальцах свой острый десантный нож с широким лезвием, с которого капала не успевшая свернуться кровь.

Мария с ужасом посмотрела на него, но ничего не сказала. А через полчаса они жадно ели горячее, истекающее жиром, слегка подгоревшее мясо.

Мария гладила рукой ствол, пальцы ее вздрагивали мелко и чутко.

— Почему человеку дано право на все, Стас?

— Какое право? — он не отрывал глаз от ее руки.

— Право судить. Кто определил, что все живое — ради человека, а не он ради живого?

Стас обеспокоенно глянул в ее лицо, он не любил, когда у нее в голосе появлялись вот такие глухие, немного надрывные нотки.

Таким же голосом однажды ночью она стала рассказывать ему о том, как их, манекенщиц, посадили в самолет и отправили в Область, обслуживать троих Иерархов, прибывших с какой-то комиссией. И как один из них деловито ощупывал ее, шамкал что-то слащавое, а у него выпадала челюсть изо рта, и он ловил ее дрожащими руками, вставлял на место, тонко и гаденько хихикал. И про чудовищные дозы какого-то допинга, доставляемого из Японии, который запивается дистиллированной водой, чтобы опухший, измятый после «пикника» Иерарх чувствовал себя мужчиной. И о том, как противно желтеет старческое тело в рассветной полутьме, а подагрическая рука шарит в приготовленной шкатулке «сувенир на память». Как сытая, рыгающая пятерка мордоворотов-охранников распялила ее подругу в бильярдной на полу, когда она чем-то не угодила Главному комиссии, тонкогубому очкастому Иерарху с потными и липкими руками. Рассказала про ее задушенные стоны из бильярдной и про то, как они гоготали, эти звери в кожаных куртках с серыми, одинаковыми лицами…

А Стас задыхался, глядя в низкий потолок избушки, от ненависти к ней, любви и ревности.

— Давай обвенчаемся? — она повернула к нему светлое лицо, смотрела нежно, чуть-чуть печально.

— А где ХРАМ и Священник? — улыбнулся Стас, разводя руками. Он перестал удивляться неожиданным поворотам ее фантазии. То вдруг она выскальзывает из-под вороха набросанной одежды и голая ходит на цыпочках по жарко натопленной избе, приложив палец к губам, таинственно приговаривает: «О-о-о, духи лесные, призраки страшные! Вот лежит ненасытный мужик и спать мне не дает… Ешьте его, ешьте, а как обглодаете косточки, так изотрите их мелко и мне отдайте, я их съем — он из меня опять выйдет! Такой же ненасытный! О-о-о! А если вздумает изменить, вы его задницей на сковородку — пусть мучается, орет и корчится! О-о-о, заклинаю вас!» Или встает утром Мария, а на лице истома, и вся она «хрупкая, тютюлишная, неприкасаемая»! И велит называть ее — Ваше Высочество! И очень сильная мигрень «накидывается». Берет любую вещь двумя пальчиками, рассматривает, словно впервые видит, а бровки высоко взлетают. Только и слышно — «ах! ах!!»

Мария чуть нахмурилась, пристально смотрит, даже глаза потемнели.

— Я тебе — священник, запомни! Я тебе и ХРАМ, и ВЕРА твоя, и ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ. Сегодня свадьба и венчание! Все.

И пошла.

Стас, разинув рот, вслед смотрит, как загребают ее «тапочки» несуразные листву пожухлую, как гордо и независимо несет она голову, вокруг вспыхивает неистовым огнем ее рыжая, пышная грива…

— РЫЖАЯ-А-А! — заорал он, приложив к губам рупором ладони.

— Чего тебе? — обернулась недовольная, исподлобья смотрит. Взяла и высунула язык, еще и кончиками пальцев по ушам похлопала, словно отряхивая что-то.

— Ну и дура! — изумился Стас, качая головой.

— Что?! — одна бровь дугой, губы поджала. Подумала и гордо: — Встань на колени! Немедленно! Проси прощения за ВСЕ МАТЕРИНСТВО НА СВЕТЕ! ИЛИ БУДЕТ ТЕБЕ РАССТРЕЛ НА МЕСТЕ.

При слове «материнство» он вздрогнул, всмотрелся в лицо ее, подумал самую малость, подбежал и упал, и голову низко склонил.

— То-то! Иди на охоту. Праздничный стол будет. Венчание, как стемнеет. Жрать потом. А ночью… Ночью будет тебе, миленькийлюбимыйненаглядныйжеланный-ро-о-одненький, как говорили древние, «и аз и ферт».

Он самодовольно ухмыльнулся, и тут же из глаз его искры посыпались. Маленький кулак, а крепкий.

— Совсем дурак! — пальцем по его лбу постучала. — Не родился еще тот мужчина на этом свете, что сможет женщину, когда она сама того желает, до конца выпить! Вы от нас происходите, а не наоборот.

— Из Адамова ребра Бог сотворил… — робко начал он.

Она презрительно оглядела его, коленопреклоненного, фыркнула.

— «Ребра»! А из чего Адаму эти ребра сделаны были?

Стас озадаченно молчал, смотрел снизу вверх.