Фредерик Пол - Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы

— И это все? — спросил Форрестер у девушки.

— Да. Ты поедешь ко мне?

— Но, — продолжал он, — если предполагается налет или если существует некая вероятность, то… не лучше ли остаться?..

— Зачем, дорогой Чарлз? Нет нужды уподобляться зарывшимся в землю кротам. Это обычная проверка.

— Да, но… — И, помедлив, он в задумчивости вышел из зала вслед за девушкой.

Он был явно сбит с толку. Никто даже не упоминал ему о войне.

Но когда он поведал о своих сомнениях Эдне, она в ответ лишь рассмеялась.

— Война? О, Чарлз! Какие вы, камикадзе, забавные люди! Мы и так потеряли из-за тренировки уйму времени. Так ты отужинаешь со мной или нет?

Он вздохнул.

— Конечно, — сказал он как можно оптимистичней.

В жизни своей, начавшейся вдохом с момента рождения в 1932-м и завершившейся тридцать семь лет спустя глотком пламени, Форрестер был преуспевающим, материально обеспеченным и прочно стоящим на ногах человеком.

Он был женат и имел трех сыновей. Жену звали Дороти; небольшого роста, блондинка, чуть моложе мужа.

Форрестер возглавлял отдел технической информации. А среди друзей имел репутацию прекрасного игрока в покер и полезного товарища, компаньона.

Он не участвовал в боях второй мировой, но бойскаутом принимал участие и в акциях по сбору металлолома, и в антияпонских маршах. Юношей он прошел сквозь 50-е годы, то есть — сквозь истерию страха водородной бомбы. В те дни каждая городская улица, каждый дом были утыканы указателями бомбоубежищ. Он видел достаточно фильмов и телешоу и понимал значимость и подтекст тренировок учебных воздушных налетов.

Форрестера разочаровало то, что он увидел. Он попытался выразить свое разочарование Эдне, которая переодевалась за ширмой, но данная тема не интересовала девушку. Учебные занятия раздражали ее, это было очевидно, но не настолько сильно, чтобы она тратила на них нервы.

Девушка появилась из-за ширмы. Очень тонкое и очень белое платье едва ли подходило для приготовления ужина. Форрестер решительно одернул себя, ведь он пока не знает, как люди нового мира готовят ужины. Эдне с горячностью подошла к нему, взяла руку, поцеловала пальцы и тогда только села рядом. Но продолжения не последовало.

— Извини, дорогой Чарлз, — сказала Эдне и повернулась к своему инджойеру, который, пока она переодевалась, лежал возле Форрестера. — Слушаю поступившие сообщения.

Форрестер не слышал рассказа инджойера, потому что Эдне держала устройство возле самого уха, вдобавок уменьшив громкость. Форрестер прислушался, но слова, которые Эдне произносила в ответ, не несли никакой смысловой нагрузки.

— Отмена. Удержать. Три. Переслать четыре. Два — без программных изменений, другие два по вариации А. Ну, вот и все, — сообщила она Форрестеру. — Чего-нибудь выпьешь?

— С удовольствием.

Она достала стаканы из, как заключил Форрестер, столика для коктейлей. Он заметил, что она не сводила глаз со стопки свертков, лежавших на низком столике в противоположном углу комнаты.

— Извини, — сказала она, наливая в стаканы зеленоватую жидкость, сначала Форрестеру, потом себе. — Пойду загляну в поступления. — Она сделала небольшой глоток, встала и подошла к столику.

Напиток понравился Форрестеру. Он был приятным на вкус, хотя и слегка переслащен. Пузырьки щекотали нос. Он встал и подошел к девушке.

— Новые приобретения? — спросил он.

Эдне разворачивала пакеты и вынимала одежду, небольшие упаковки, очевидно с косметикой, какие-то устройства, видимо кухонную утварь.

— Да нет же, дорогой Чарлз. Это моя работа. — Она сосредоточилась на изучении мягкой, пушистой зеленой вещи, задумчиво прикладывая ее к щеке.

Мягким движением рук она набросила ее на плечи, и зеленый предмет превратился в жабо эпохи Елизаветы.

— Нравится, дорогой?

— Вполне. То есть нравится.

— Мягчайшая. Как пух. Дотронься. — Она приложила руку Форрестера к жабо. Материал был мягким, как мех, по когда он отнимал руку, то ворсинки мгновенно становились колючими, накрахмаленными. — Или это, — сказала она, сняла жабо, заменив его блестящим шелком, который почти полностью растворился на ее плечах, придав коже блеск и цвет. — Или…

— Бесподобно красиво, — восторгался он. — Но как понимать, что это твоя работа?

— Я реагатор, — гордо сообщила Эдне. — Привязана к пятидесяти миллионам. Надежность: два, двадцать девять.

— Что означает?

— Если мне понравится вещь, то с вероятностью девяносто девять из ста, что другим она тоже понравится.

— Пятидесяти миллионам?

Она кивнула, раскрасневшись, довольная собой.

— И этим ты зарабатываешь на жизнь?

— Я становлюсь богаче, — уточнила она. — Скажи! — Она задумчиво посмотрела на него. — Знаешь, сколько таких, как ты, выходят из дорменториев? Вероятно, ты сможешь получить похожую работу. Я могу спросить…

Он снисходительно похлопал ее по ладони:

— Нет, спасибо, — сказал он, старательно сдерживая воспоминание о своем огромном состоянии, хотя, по случайным вспышкам памяти, на вчерашней вечеринке он вел себя куда менее сдержанно и скромно. Уж он насовершал вчера ошибок! Наглядное подтверждение тому — марсианин.

— Я еще не спрашивала, — Эдне запнулась, откладывая вещи в сторону. — Как ты умер, Чарлз?

Он дождался, когда она вновь села рядом, и сказал:

— Сгорел при пожаре. И, как понимаю, я умер героем.

— Неужели? — Заявление произвело на девушку впечатление.

— Я был добровольцем-пожарным. И как-то в одной из квартир возник пожар. Стоял жутко холодный январь. За две минуты можно было намертво вмерзнуть в лужу. В одной из квартир верхнего этажа остался ребенок, а ближе всех к лестнице стоял я.

Форрестер отпил из бокала, восхищаясь молочно-золотистым цветом.

— Я забыл взять кислородный пакет, — признался он. — Задохнулся от дыма. Или от совместного действия дыма и перегрева. Да и выпивка подсобила. Я возвращался с вечеринки. Хара сказал, что я дышал огнем: легкие были практически сожжены. Наверное, сгорело полностью и лицо. Сейчас я выгляжу несколько иначе, чем раньше. Худощавей, и почему-то помолодел немного. Да и цвет глаз не был таким ярко-голубым.

Она захихикала.

— Хара неудержим в редактуре. Но большинство людей и не возражают против улучшений.

Ужин, как и завтрак утром, подали через отверстие в стене. Эдне вышла из комнаты, пока стол сервировался.

Она отсутствовала несколько минут, а когда вернулась, лицо ее выражало удивление.

— Вот и все, — без объяснений сказала она. — Теперь за еду.

Форрестер практически не смог определить происхождения ни одного из поданных ему блюд, которые напоминали восточную кухню. Смесь жестких хрустящих водянистых каштанов и вязкое тягучее вещество разнообразили сочный салат и клейковину крахмала. Вкус пищи был своеобразный, но приятный. За ужином Форрестер рассказывал о себе: о жизни писателя-технаря, о детях, об обстоятельствах смерти.