Фредерик Пол - Врата. За синим горизонтом событий

В этот момент умер старый Пейтер Хертер. Его смертью не кончились страдания. Они только начали уменьшаться. Я не мог бы и представить себе, каково оказаться в мозгу умершего, когда он чувствует, как остановилось сердце, расслабились внутренности, и неизбежность смерти проникла в мозг. Это длится гораздо дольше, чем я мог поверить. Это длилось все время, пока я поднимался в шлюпке на маленьком водородном двигателе в пространство, где можно пустить в ход главный двигатель хичи. Я поворачивал тугие колеса курсоуказателя, пока не появился набор цветов, которому научил меня Альберт.

Затем я сжал сосок двигателя и пустился в путь. Корабль начал головокружительные рывки ускорения. Я едва мог видеть звезды на экране, для этого приходилось изгибать шею, выглядывая из-за устройства памяти. Звезды начали сходиться. Ни один корабль теперь не может остановить меня. Я сам не могу это сделать.

По всем данным, которые собрал Альберт, путь должен занять двадцать два дня. Не очень долго — особенно если вы не втиснуты в корабль, уже забитый до предела. Для меня место было — более или менее. Я мог вытянуться. Мог встать. Мог даже лечь на пол, если бы случайные движения корабля подсказали мне, где низ, и если я не возражал против того, чтобы сложиться между металлическими деталями. Что я не мог сделать в течение всех двадцати двух дней пути — это двигаться дальше чем на полметра в любом направлении — ни для еды, ни для сна, ни для туалета, ни для чего.

У меня было достаточно времени, чтобы вспомнить, как ужасны полеты в кораблях хичи, и прочувствовать это полностью.

Много времени и для того, чтобы учиться. Альберт позаботился записать для меня все данные, которые я не додумался спросить у него, и я мог просматривать эти записи. Они были не очень интересны и преподносились просто. PMAL-2 — сплошная память; много мозга, но мало изображения. И трехмерного экрана у меня не было, только плоский экран системы в очках, которую недолго выносили глаза. Альтернатива — экран размером в ладонь.

Вначале я ничего этого не использовал. Лежал, спал, сколько мог. Отчасти приходил в себя после травмы от смерти Пейтера — все равно что сам умер. Отчасти экспериментировал — позволял себе чувствовать страх (у меня были все причины чувствовать его), испытывал вину. Я знаю: есть чувство вины, которое я встречаю с радостью. Невыполненные обязательства. У меня их множество, начиная с Пейтера (Он, несомненно, был бы сейчас жив, если бы я не выбрал его для участия в экспедиции) и кончая — вернее, не кончая — Кларой в ее застывшей черной дыре — не кончая, потому что я мог всегда припомнить множество других. Но эта забава быстро приелась. К своему удивлению, я почувствовал, что вина больше не заполняет меня целиком. Этим был занят первый день.

Тогда я обратился к записям. Я позволил Полуальберту, медлительной полуживой карикатуре на программу, которую я знал и любил, прочесть мне лекцию о принципе Маха, о чертовых числах, о различных любопытных астрофизических теориях, о которых я раньше и понятия не имел. Я не очень слушал, просто позволил голосу катиться. И это заняло второй день.

Потом я из того же источника стал пополнять свои знания о Мертвецах. Почти все это я уже слышал раньше. Прослушал снова. Больше мне делать было нечего, и так прошел третий день.

Затем последовали смешанные лекции о Небе хичи, о происхождении Древних и о возможных стратегиях в обращении с Генриеттой, о возможном риске со стороны Древних, и так прошли третий, четвертый и пятый дни.

Я начал гадать, чем заполню все двадцать два, поэтому вернулся назад и прослушал все записи снова, так прошли шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый дни; а на одиннадцатый…

На одиннадцатый я полностью отключил компьютер, улыбаясь от предстоящего удовольствия.

Это день середины пути. Я висел в своих ремнях безопасности, ожидая с нетерпением единственного события, которое может произойти в этом тесном и утомительном полете: взрыва золотых искр в кристаллической спирали, что будет означать поворотный пункт. Я не знал точно, когда это произойдет. Вероятно, не в первый час суток (так и есть). Вероятно, не во второй и третий… и правда. Не в эти часы, и не в четвертый, и ни в один из последующих… Этого вообще не случилось на одиннадцатый день.

И на двенадцатый.

И на тринадцатый.

И на четырнадцатый; и когда я запросил компьютер; не хотелось считать в уме, он дал ответ, который мне не хотелось узнавать.

Слишком поздно.

Даже если поворотный пункт настанет в любой момент — даже в следующую минуту, — не хватит ни воды, ни воздуха, ни пищи до конца.

Можно попытаться экономить. Я пытался. Не пил, а увлажнял губы, спал, сколько мог, дышал как можно мельче. И наконец поворотный пункт был достигнут — на девятнадцатый день. На восемь дней позже.

Я ввел данные в компьютер и получил четкий и ясный ответ.

Поворотный пункт пришел слишком поздно. Через девятнадцать дней корабль, возможно, прилетит на Небо хичи, но без живого пилота. К тому времени я уже дней шесть буду мертв.

Когда она начала разговаривать с Древними, они перестали для нее быть на одно лицо. На самом деле они совсем не старые. По крайней мере те трое, что чаще других сторожили ее, кормили и отводили на долгие полные снов ночи. Они научились называть ее Джанин, произносили что-то близкое к этому. Их собственные имена были сложны, но у каждого была краткая форма — Тар, Тор и Хоэй, и они отзывались на них — при необходимости или для игры. Они были игривы, как щенки, и столь же усидчивы. Когда она выходила из ярко-синего кокона, потрясенная и вспотевшая от еще одной жизни и еще одной смерти — с урока курса, предписанного ей Древнейшим, — всегда рядом оказывался один из троих, гладил ее, одобряюще бормотал.

Но этого было недостаточно! И вообще, ничто не могло сгладить то, что происходило во снах снова и снова.

Каждый день одно и то же. Несколько часов беспокойного, не приносящего отдыха сна. Немного еды. Иногда игра в притрагивания и щекотку с Тором и Хоэем. Иногда возможность побродить по Небу хичи, всегда под охраной. Потом Тор, или Хоэй, или кто-нибудь еще начинал мягко тащить ее к кокону, укладывать в него, и тогда Джанин на часы, которые казались целой жизнью, превращалась в кого-то другого. И какие это были странные личности! Мужчины. Женщины. Молодые. Старые. Безумные. Калеки. Все были разные. Ни один не был вполне человеком. Большинство вообще не были людьми, особенно самые ранние, самые древние.

Те жизни, виденные ею во сне, которые ближе во времени, ближе и к ней самой. По крайней мере это были живые существа, похожие на Тар, Тора и Хоэя. Не всегда их жизнь пугала, хотя всегда кончалась смертью. С ними она проживала случайные и хаотические отрывки их коротких и неустойчивых, тупых и полных страха записанных воспоминаний. Начав понимать язык своих стражей, она поняла также, что жизни, которые она смотрит, специально отобраны (по каким критериям?) для записи. Так что в каждой есть какой-то урок. Конечно, все жизни были для нее уроком, и, конечно, она училась. Она училась говорить с живыми, понимать их сумрачное существование, понимать одержимое стремление повиноваться. Они рабы? Домашние животные? Когда они исполняли приказы Древнейшего, они были послушными и потому хорошими. Когда — очень редко — не исполняли, их наказывали.