Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

Когда они бежали в темноте, под хлещущими лицо мокрыми вайями, страха он уже не испытывал. Для страха просто не было времени. Но он копился и прорвался паническим ужасом, когда он потерял своих товарищей, когда вышел из джунглей слишком близко к радиационному барьеру, когда увидел шпили Тилфара, когда совершенно неожиданно он, не имеющий ни духовной, ни физической защиты, оказался на чужой планете.

Затем начались приключения. Была опасность, он был измучен, но страха, как сейчас, не испытывал. Маленькая белая пустота была негативом черного пятна ужаса из полузабытого детства.

Он поднялся по знакомым ступеням отцовского дома и остановился перед дверью. Когда я приложу палец к замку, подумал он, не окажется ли за дверью свобода?

Замок долго читал линии и завитки его большого пальца. Наконец темное дерево отступило, и Джон вошел. Интересно, изменился ли отец так же, как я, подумал он. Если привычки отца остались прежними, он должен быть сейчас в столовой.

Джон направился по коридору мимо гардеробной, мимо двери в комнату трофеев в бальный зал. Высокий, слабо освещенный зал простерся перед ним до двойной, как крылья лебедя, лестницы, спускавшейся с внутреннего балкона. Его сандалии мягко щелкали, и на миг он почувствовал, что множество призраков его самого провожает его в столовую.

Дверь была закрыта. Он постучал и услышал голос:

— Кто там? Войдите.

Джон открыл дверь. Затикали сотни часов. Дородный седой человек удивленно поднял глаза.

— Кто вы? Я приказал никого не впускать без…

— Отец… — произнес Джон.

Кошер дернулся в кресле, лицо его потемнело.

— Кто вы и что вам надо?

— Отец, — снова сказал Джон. На лице отца словно зажегся яркий свет, и он испуганно отступил назад. — Отец, это я, Джон, — выговорил он.

Кошер выпрямился и положил руки на стол.

— Нет!

Джон подошел к столу. Старик поднял голову и пошевелил губами, как бы подбирая слова.

— Где ты был, Джон?

— Я… — Джон не мог справиться с лавиной чувств, захлестнувших его; ему хотелось закричать, как ребенку, неожиданно оказавшемуся в темноте. Рядом стояло кресло, он сел, и это помогло ему удержаться от слез. — Я долгое время отсутствовал, был во многих местах. На каторге, как ты, полагаю, знаешь, потом три года был на службе у герцогини Петры, побывал в разных переделках, занимался разными делами. А теперь вернулся.

— Зачем? — Голова Кошера тряслась. — Зачем? Не хочешь ли ты получить прощение за то, что обесчестил меня, за то, что я не мог смотреть в лицо своим друзьям, своим сотрудникам?

Помолчав, Джон сказал:

— Так ты страдал?

— Я?

— Пять лет, — сказал Джон мягче, чем намеревался, — я видел солнце меньше часа в день; меня ругали, били; я надрывался в темноте тетроновых шахт, призывая на помощь мускулы, которых у меня не было. Я в кровь сдирал ладони о камни. Ты так страдал?

— Зачем ты вернулся?

— Я вернулся, чтобы обрести… — Он замолчал, и его обида улетучилась. — Я вернулся, чтобы просить тебя простить меня за тот вред, что я причинил тебе, если ты можешь.

— Ну, я… — Кошер издал сухой, надтреснутый звук. — Джон! Джон!

Джон обогнул стол и крепко обнял отца за плечи.

— Папа, где Кли? Я пришел также поговорить и с ней.

— Кли? Она ушла.

— Куда?

— Ушла с профессором университета — историком.

— Катэмом?

— Они вчера поженились. Я спрашивал, куда они собираются, но они не сказали.

— Почему?

Кошер пожал плечами.

— Просто не захотели.

Джон снова сел напротив отца.

— И не назвали никаких причин?

— Нет. Поэтому я был сейчас так расстроен и так встретил тебя. Я многое передумал, Джон. Ужасно было думать, что ты в рудниках, а мы здесь живем на доходы с руды, на которой ты гнешь спину. Это было для меня горше всего того, что могли бы сказать твои друзья. — Он опустил глаза и вновь поднял их. — Сынок, я так рад видеть тебя! — Он протянул сыну руку, а другой достал платок и вытер глаза.

Джон взял руку отца.

— Я тоже рад видеть тебя, папа.

Старик снова покачал головой.

— Торон — маленький мир с жестокими нравами. Я узнал это еще мальчиком, и это больше, чем что-либо другое, помогло мне разбогатеть. Однако эта мораль захватила и меня и держала вдали от тебя.

— Вне нашего мира тоже много насилия, папа. Надеюсь, что оно не ударит по нашему миру и не разрушит его.

Старик фыркнул.

— Снаружи не больше насилия, чем здесь, внутри.

В настольном коммутаторе замигал желтый свет. Кошер нажал кнопку; тонкий механический голос сказал:

— Простите, сэр, но с материка пришло важное сообщение: тетроновый грузовой пароход задержал на шесть часов выход из гавани. Контрольный механизм безнадежно засорился, и пароход не мог даже вызвать помощь по радио… В это время на него перебрались с маленького судна неды, выгрузили руду и в завязавшейся стычке убили двух офицеров.

— Когда это случилось? — спросил Кошер.

— Около десяти утра.

— В задержке парохода виноваты неды?

— Не думаю, сэр. Тут все вместе. Пароход старый, с радиоуправлением. Сегодня утром во всем районе были невероятные радиопомехи, по-видимому, по вине Тилфара. Были слухи, что у военных какие-то неурядицы с компьютером. Неды просто проходили мимо и воспользовались ситуацией.

— Понятно, — сказал Кошер. — Проверьте непосредственно у военных, узнайте, что происходит, и не случится ли такое снова.

— Слушаюсь, сэр. — Голос отключился.

— Проклятые пираты, — сказал Кошер. — Ты не думаешь, что они пытались повредить лично мне? Я не понимаю насилия ради насилия, Джон. Они украли руду и просто выбросили ее.

— Это нелегко, понять, — сказал Джон и встал. — Если Кли свяжется с тобой, ты дашь мне знать? Это очень важно. Я остановился в…

— Ты не хочешь остаться здесь? Прошу тебя, Джон. Этот огромный дом так опустел с тех пор, как ушли ты и твоя сестра.

— Я очень хотел бы, папа, но я снял квартиру в среднем кольце города. Оттуда мне легче двигаться.

— Но я могу надеяться, что ты вернешься, как будто ничего не случилось?

Джон кивнул.

— Я скоро увижусь с тобой снова, папа, мы поговорим как следует, и я расскажу тебе обо всем. — Он улыбнулся.

— Хорошо, — сказал отец. — Это так хорошо, Джон!

Солнце низко нависло над башнями Торона, залило тенью пустые улицы центра города. Джон шел, чувствуя себя одновременно сильным и расслабившимся. Ближе к среднему кольцу импозантные дома центрального района уступили место более обычным. Здесь народ сновал туда и сюда, многие возвращались с работы. Джон был уже недалеко от своей квартиры, когда увидел на другой стороне улицы, как босой парень в обтрепанных штанах и разорванной на спине рубашке писал мелом на стене:

«ТЫ ПОПАЛСЯ В ЛОВУШКУ…»