Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

Она стояла у кресла Бориса Арбова. Её пальцы на тыльной стороне его запястья. Все всё поняли сразу.

— Арбов, подойди, — сказала Лидия, — закрой отцу глаза.

Когда все уже стояли в холле, управляющий сказал:

— Знаю только, что сейчас произойдет аннигиляция, — он не сумел произнести «тела».

— Я ненавижу вас, — Лидия сказала управляющему спокойно и тихо.

— Почему же ваши машины производят добро, противопоставленное счастью? — спросил Ветфельд.

— Это не машины, — ответил управляющий.

— Отец считал, — это счастье, — сказал Арбов. — И то, что поглубже счастья.

— Да нет никакого «поглубже», — замахал руками Ветфельд. — Всё это фикции и… — он не мог подобрать сло́ва. — Неужели вы с отцом обманули самих себя перед самым порогом ?! — ужаснулся Ветфельд.

— Не хочу вникать во всё это ваше, — закричала Лидия. — Не хочу! И все ваши глуби́ны одна пустота и только. Пытаетесь откупиться подлинностью страдания, непомерностью боли, самой полнотой вашей правды!

Управляющий дернул её за руку и показал на Арбова. Тот стоял к ним спиной, но понял:

— Ничего, ничего, господин управляющий. Она почти что права. Мы все здесь почти что правы.

Когда Арбов вернулся в сад, на том самом месте стояло пустое кресло. Опуститься перед ним на колени, зарыдать. Он не успел, не сумел попрощаться. Устроил бессмысленную свару, глупый, никчемный спектакль, оставил отца одного, — он опять умер в одиночку. Это кресло сохранило тепло его тела, боже! Вывихнутость смысла, вывихнутость отсутствия смысла, ничего не надо, если б можно было сойти с ума, он упустил так бездарно, если б сойти с ума, ничего не надо.

Управляющий и Ветфельд смотрели на Арбова в саду сквозь стекла веранды. — Если ваш «синтезатор» в самом деле затеял всё это за-ради милосердия, он должен был сейчас перегореть, расплавиться, — сказал Ветфельд.

Радость возникла не сразу, но захватила её всю. Радость быть, продолжаться… видеть этот, теперь уже ночной сад, вдыхать его ароматы, зябнуть в легком платьице, прогуливаясь по его дорожкам, потому как в горах всегда холодно ночью, различать, угадывать жизнь за оградой сада.

В каждой клеточке тела радость. Она сама была, стала радостью. Мена, та самая не состоялась. Она не ушла туда вместо Бориса Арбова. «Аттракционы» и «синтезаторы» не сделали этого, потому что в самом деле добры, для добра или же поняли, в чем здесь ловушка? Но, в любом случае, они в параличе теперь. В том самом искомом ступоре. Она смогла?! Смогла! Защитила, уберегла свою планету от … Она для бытия. В бытии, из бытия, для бытия. Ценить каждый миг, наполнять его чудом ли, смыслом — она сумеет, теперь сумеет, поняла вдруг. Это сознание проживаемой жизни, целостности смысла, грандиозности времени. Победила ли она «аттракционы» или же у них ничья — не суть и важно. Ничья, в данном случае, означает паралич всей этой техники и срыв Контакта, прекращение экспериментов во имя добра или чего там… Эта светлая какая-то опустошенность победительницы, она спасла, получается что, человечество. Пусть оно никогда не узнает о своем спасении, избавлении и о спасительнице — а и лучше, что так. И должно быть так. Она свободна. От того, что выше её, от того, что ниже её. Сво-бод-на. Для того, что выше, для того, что ниже, для… Всё детали, всё подробности, кроме самой свободы. Она не знала, что свобода так радостна и светла. Мир, Реальность (как назвать?) несправедливы, бездарны в деталях, кто ж знал, что окажутся правы в главном, надо просто дорасти до главного, прорасти к нему сквозь себя. Ради этой минуты стоило жить, быть, страдать. Это истина. Это…

Она разрыдалась. Высвобождающие слёзы радости.

— Какой тягостный, муторный день, — говорит портье, — и какая еще будет ночь. Как ты думаешь, синтезатор добра…

— Терпеть не могу этот сленг постояльцев, — скривился управляющий.

— Так как ты думаешь, что с ним сейчас?

— Он в самом деле меняется.

— Наверное, да… С ним иногда бывает, — и тут же портье попытался в своей манере: — Он у нас впечатлительный, правда? Главное, лишь бы, опять-таки языком постояльцев, «не перегорел».

— Он становится только сильнее от этих своих трансформаций, ты знаешь это не хуже меня.

— До сих пор становился, — ввернул портье. — И к тому же, что считать силой? Применительно к нему мы с тобой это всегда понимали по-разному.

— В общем, да, — согласился управляющий.

— Кстати, как бы тебе хотелось, чтобы он становился сильнее или же «перегорел»?

— Не твое дело.

— То есть это надо понимать как…

— Нет, — не дал докончить фразу управляющий. — Просто не твое дело и ничего более.

Утром все собрались за завтраком в ресторанчике отеля. Управляющий тоже был с ними.

— Вы довольны? — в этот вопрос управляющему Ветфельд вложил максимум яда, но, глянув на Арбова, замолчал.

Лидия встретилась взглядом с Арбовым. После своего ночного катарсиса она готова была сострадать.

— Вам осталось три дня, — зачем-то сказал управляющий.

— Я, наверное, продлю, если не возражаете. — Это не было просто бравадой или же демонстрацией мужества. Лидия действительно была мужественна сейчас. Она говорила с «аттракционом» с позиции силы, мерной силы, в себе уверенной, подсвеченной изнутри силы.

Ветфельд был поражен, как она прекрасна сейчас, как прекрасна сама минута такой свободы. Свободы от того, что несоизмеримо сильнее тебя и заведомо непостижимо. А он все эти дни занудливо выклянчивал равенства в Контакте.

Лидия примерно поняла смысл этого взгляда Ветфельда.

Арбов весь день гулял по городу. Он никогда больше не зайдет в сад.

— А вы тогда еще завидовали мне насчет свободы, — улыбнулся Ветфельд.

— Получается, каждый из нас ехал сюда за чем-то самым важным, сокровенным, пусть даже понимая, что нам не дано, не положено, — говорит Лидия, — а теперь вот радуемся, что высвободились, вывернулись из-под благодеяния, чуда, из-под всей этой казуистики милосердия сверхцивилизации.

— Свобода оказалась важнее невозможного и недостижимого? — удивился Ветфельд. — А мне всегда казалось, что свобода в недостижимом, из недостижимого… как странно.

— Просто мы переоценивали себя, — попыталась успокоить его Лидия, — себя и саму реальность.

— Что-то протестует против этого, Лидия. Пусть вы предлагаете свободу… Но это же свобода от того, что глубже тебя?

— Получилось, что так — кивнула Лидия. — Кто ж знал.

— Вы предлагаете еще и покой.

— Я не думала об этом, — удивилась Лидия, — но кажется, вы правы.

— А я и ехал сюда за покоем, как я теперь понимаю, а обрел… — Ветфельд замолчал. — Вы же, Лидия, как мне кажется, хотели стать такой, у которой может быть то самое желание, которой оно причитается. И еще вы хотели драйва. Извините, — смутился Ветфельд.