Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

А потом она увидела Джека Данлопа.

Он был восхитительно кругл, его жесткий брутальный войлок светился теплым солнечным светом.

Джек был теннисным мячом, и он прыгал.

Эмилия владела только одним способом передвижения – изящно расположившись на боку, она могла стремительно и коротко скользнуть по гладкой поверхности барной стойки. А прыжки Джека создавали впечатление самостоятельного движения, будто бы он скакал на диком мустанге… и это было весело и немного отчаянно.

Эмилия поблагодарила судьбу и поспешила влюбиться.

Когда Джек, ударившись о сетку, закатился под скамейку, на которой юная Крикет возлежала в несколько небрежной – наискосок – позе, зажигалка немедленно произнесла восхищенные слова признания в щель между досками сиденья.

Увы, как это часто бывает, несмотря на видимую благоприятственность события, глубинный смысл происходящего имел противоположный вектор.

Да, Джек намеренно закатился именно под эту скамейку, но вовсе не ради глянцевого сиреневого блеска стройных боков.

Дело в том, что под скамейкой с самого начала лета лежала пустая раковина Улитки, и ее плавная спираль совершенно зачаровала Джека. С одной стороны, раковина тоже была кругла, и это позволяло Джеку надеяться на родство душ, с другой стороны, этот круг был так пикантно извращен, что только при одной попытке вообразить, что может скрываться за этим сумасшедшим водоворотом, бедные теннисные мозги, глупо улыбаясь, уплывали в неизвестном направлении.

Поэтому Джек Данлоп, услышав нежный голос, решил, что это Улитка наконец заметила его достоинства, что она подбадривает и поощряет его к решительным действиям. Но напрасны были игривые прикосновения к зелено-бурой шершавой спирали, напрасны были катания вокруг и даже попытки подпрыгнуть с риском привлечь к себе нежелательное внимание со стороны. Ведь все водовороты и завихрения были снаружи, а внутри раковина Улитки была безнадежно пуста. Ее душа умерла, была расклевана воробьями и смыта прошлогодними дождями.

Было абсолютно ясно, что встреча Улитки с роковым часом состоялась.

Еще было абсолютно ясно, что Джеку Данлопу сейчас не до Эмилии Крикет.

Эмилия решила, что, пожалуй, можно начинать страдать – от всей души, не сдерживаясь. Она раньше никогда не испытывала любовных мук, и теперь ей не терпелось узнать, каково это.

Джек затих в скорбном недоумении.

Эмилия хотела объяснить ему, что все просто. Должно быть, тот, кто является хозяином всех живых тварей, решил, что Улитка ему больше не нужна – и Улитка исчезла. Но потом прислушалась к своему ноющему сердцу и поняла, что грусть – это тоже очень интересное чувство. Наверное, Джеку будет интереснее жить с печальной загадкой, чем вообще без ничего, подумала Эмилия и не стала ничего говорить.

В это время подошла Хозяйка, которая закончила игру (выиграла!) и собирала разлетевшиеся мячи. Ее взгляд упал на сиреневую зажигалку.

– Где твой Зиппо? – спросила она ровным голосом, так не вязавшимся с ее разгоряченным румяным лицом, на котором все еще светилась победа.

Голой атласной рукой она убрала белокурые завитки от мокрого лба.

– Бензин закончился, – хмуро ответил Хозяин. – По дороге куплю.

– А это чья?

– Забыл кто-то. Не помню кто.

Хозяйка взяла зажигалку. Ее ноздри шевелились, будто чувствовали запах врага. Она почиркала колесиком. Огонек был слабенький, а потом его и вовсе не стало.

– Вот все и закончилось, – холодно произнесла Хозяйка и аккуратно вернула зажигалку на скамейку. – Пойдем.

Она достала Джека, положила его в банку к остальным мячам, сунула ракетку в чехол и направилась к выходу.

Хозяин встал.

Эмилия вдруг отчетливо поняла, что сейчас ее закинут в кусты. Картинка была такая ясная, что Эмилия даже не сомневалась в ее правдивости. Ну и пусть, думала Эмилия. Зато она многое успела.

Хозяин не стал никуда ее бросать. Он просто оставил Эмилию на скамейке.

А когда дошел до калитки, вернулся, забрал и снова положил в карман.

Дома он переложил Эмилию в ящик стола.

Паркеры-Пены обрадовались возвращению.

Эмилия не знала, рассказывать ли им про Джека. С одной стороны, очень хотелось перевести все из мыслей в произнесенные слова. С другой стороны, можно было сохранить Джека только для себя и владеть воспоминаниями о нем единолично.

Тут надо было подумать.

Вечером, пока Хозяина не было дома, в кабинет зашла Хозяйка, открыла письменный стол и долго смотрела на маленькую сиреневую зажигалку.

– Ненавижу! – сказала она под конец и захлопнула ящик.

Эмилия не обиделась. Она поняла, что это было сказано не про нее.

Еще позже, уже после полуночи, пришел Хозяин. Он сел за стол, вынул зажигалку из ящика и положил перед собой. Эмилия лежала и видела, как медленно и неотвратимо давно забытое выражение неведомости проступает на сухом и обычно собранном лице. Он налил из хрустального графина рюмку коньяка, выпил ее и сразу же налил следующую. Потом взял мобильный и по памяти набрал номер.

– Привет, – сказал Хозяин каким-то не своим, чужим голосом. Он и сам это понял, потому что откашлялся и спросил: – Узнала?

Когда госпожа Вызывающих ветер желает меня видеть, на смену всегда приходит Сорок седьмая Ашш. Так получается, и не мне судить, нарочно это делается или просто наши графики так согласованы. Сменщица молча вползает в плетельную ячейку и перехватывает нити, продолжая узор. Раньше Сорок седьмая выпускала запахи-пояснения; теперь они не нужны, все понятно без обонятельных меток.

Линия Ашш – хорошие плетельщицы; я без опасений оставляю работу и ползу наверх – туда, где обилие запахов смущает рассудок, где мои полуслепые зрительные сенсоры может обжечь луч света, проникший через небрежно заделанную трещину в потолке. Но это не важно: госпожа Вызывающих ветер ждет.

Я не знаю, почему она выбрала меня – именно меня, обычную Сто третью Бийо; для увеселения Верхних выводятся другие линии. Не знаю, когда мы расстанемся. Между этими опасными вопросами и ответами на них – ее феромон-метка отказа обсуждать подобные темы. Мне ли спорить? Я молчу и жду встреч; а когда запрос приходит – карабкаюсь наверх по коридорам, что забирают вверх с мучительной крутизной и петляют, все время петляют, как нить в коконе, сделанном плохой плетельщицей.

Та ячейка, где живет госпожа, просторнее прочих, в которых я бывала. В ней почти нет светлячков, и я знаю, что это Вызывающая ветер каждый раз перед моим приходом законопачивает щели: она любит свет, много света, но снисходит к потребностям подземной плетельщицы. Я ценю это, и благодарность переполняет меня; вкус ее прян и ярок, и если госпожа слизнет каплю этих выделений, она поразится необычному сочетанию. Я старалась.