Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

Вызывающая ветер ждет. Ее фасеточные глаза сверкают; мерцание и переливы способна уловить даже я, слабо различающая цвета. Крылья трепещут, и меня будоражат эти слабые движения воздуха. Тело мое протискивается в щель входа, переваливается через порог; живот стукается о пол и непроизвольно выпускает несколько нитей, а я сучу ногами, выплетая из них подобие простого кокона для рабочих. Госпожа взмывает вверх и парит надо мной; удары ветра от ее крыльев метут пыль вокруг, а жало высовывается из длинного хвоста и осторожно скользит по моей спине, на которой нет панциря – зачем он линии Бийо?.. Я замираю, расслабившись. Шесть сильных, цепких рук валят меня на бок, переворачивают; жало щекочет живот, глаза госпожи следят, как клейкая жидкость непроизвольно выбрызгивается из мешочков и застывает неопрятными комками. Запах Вызывающей ветер заполонил всю ячейку; ее приказ-желание заставляет меня продолжить. Я осторожно перемещаю кокон в переднюю пару рук, распарываю его – теперь он может служить сетью – и бросаю, зацепив крыло госпожи. Она рушится на меня, в последний миг втянув жало, и я-отдельная перестает существовать, а я-мы летит вместе с она-мы.

Госпожа во время наших слияний никогда не желает видеть подземную жизнь. Нет, она берет меня с собой туда, где небо ослепительно голубое, а солнце лишь ласкает глаза; туда, где мельчайшие оттенки цветов и запахов обозначают друзей – или врагов. Туда, где линии Бийо не обрезают ненужные крылья сразу после первой метаморфозы; и мы-я знает, что у тяжелого тела с раздутым животом сейчас отчаянно трепещут рудиментарные отростки на спине. Нас-ее это не веселит, и я-мы преклоняемся за это перед ей-нами.

Мы охотимся на пищу и врагов, мы убиваем их и несем домой, туда, где добычу жадно заглотят и переработают пищевые склады. А затем мы долго кружим над личинками, потомством Цариц. Личинки вынесены погреться на солнце. Рядом с ними хлопочут няньки, а мы парим в воздухе, готовые защитить будущих плетельщиц, рабочих, Вызывающих ветер…

А когда мы возвращаемся из воспоминаний госпожи, контакт рвется не полностью. Я-почти-мы убираю перепутанные нити и очищаю госпожу, она-почти-мы терпеливо ждет. А затем несколькими ударами хвоста рушит одну из стен ячейки и ползет по туннелю. Она никогда не зовет меня за собою, но я следую за ней. Ведь я – это еще и почти-мы; я знаю, что так надо.

Госпоже трудно передвигаться в подземных лабиринтах, ведь ее стихия – воздух. Но ей-почти-нам известны движения, облегчающие путь. Впрочем, иногда, устав во время полного слияния, она забирается на меня; в таких случаях я-почти-мы двигаюсь крайне осторожно. Глаза Вызывающей ветер освещают дорогу.

Мы прибываем на место, и стража пропускает нас. Я чувствую движение крови в теле госпожи; она тоже ощущает биение сердец в моем теле. Наше почти-единство смотрит на отложенные Царицами яйца и на личинки, упрятанные в сотканные плетельщицами коконы и ожидающие последней метаморфозы.

Мы не хотим быть царицами. Но отложить яйца… где-то внутри нас спит разделенная миллионы лет назад на множество особей самка. И в такие моменты ей неуютно в наших приспособленных для других нужд телах. Она горюет и жалуется на мир; она кричит, забивая нам дыхание, а мы вдыхаем эту древнюю скорбь и сами становимся ее частью…

Затем слияние заканчивается, и госпожа отпускает меня.

До следующего раза.

– «Засуньте номер нашего телефона в свой мобильник, татуировкой выцарапайте его на ладони, запомните навеки наизусть, и пусть он вам никогда не понадобится!»

Похоронный дом – «Аккерман» – радостно оплачивал рекламу на ведущих телеканалах комфортабельного флоридского округа. Вокруг под легким морским бризом, окруженные вечнозеленой свежестью, гнездились уютные клубы – обиталища тех созревших пенсионеров, которым хорошо за семьдесят. И за восемьдесят. Некоторые заставляли владельцев процветающего бизнеса проявлять терпение, но жизнь есть жизнь.

Шанда появилась в доме скорби внезапно, словно неожиданный порыв океанского ветра. Вообще-то ее звали Шандольер, но полное имя звучало лишь для тех, кто мог его оценить. Она, оказывается, искала работу. Не стоит объяснять прозорливому читателю, что устроиться в такую, никогда не умирающую, контору было весьма непросто. Особенно на высокооплачиваемую должность менеджера, умеющего работать с раздавленными горем родственниками усопших. Тем не менее Шанду взяли.

Видели бы вы эту Шандольер! Красавица? Вовсе нет. У вас, читающих про женщин, вечно одно на уме. Тем не менее кое-что, совсем чуть-чуть, как шанелью в нос, как туфелькой да по щекам, у нее просматривалось. И не цепляйтесь к этой фразе – ее чуть ли не сам Антониони почти так вот и произнес. А то, что у нас – неграмотное изложение, у великих – находка режиссера.

Не вызывало сомнений, что Шанда была искусной драматической актрисой. А может быть, комедиантом? За считаные секунды на ее мягком округлом лице появлялись полные страданий и боли пронзительные глаза вечного мученика. Молящий взгляд истерзанного горем человека был неотразим. Ее язык на два выражения превосходил словоблудие любых радиокомментаторов, чистейшая мелодия произношения вызывала ностальгические воспоминания о династии Тюдоров. А манеры, а элегантность! Непонятно, как Голливуд пропустил такое созвездие.

Руководство бизнеса не сделало роковой ошибки, предоставив ей работу. Когда Шанда обслуживала рыдающих людей, она умело входила с ними в душевный, сгорбленный общей болью контакт. Сочувствие и сострадание смотрелись искренними, непоказными. Под слезы, вздохи и шумок она умело всучивала клиентам самые прибыльные программы обслуживания.

Гилберт Аккерман, владелец бизнеса, был весьма доволен своим новым менеджером. До самого того дня, когда он получил по почте здоровенный конверт от какой-то юридической фирмы. Внутри было уведомление о том, что Шанда обвиняет его в сексуальных домогательствах и вызывает в суд, требуя компенсацию в десять миллионов долларов.

«Как будто не первое апреля сегодня», – глядя на календарь, подумал Гилберт.

Шанда на звонки не отвечала и на работе не появлялась.

Мистер Аккерман задумался о кошмарном существовании американских богачей, живущих в постоянном страхе под дамокловым мечом, занесенным желающими отобрать у них денежки. У нас же здесь – коммунизм, описанный товарищем Марксом. Богатый платит за десятерых, средний класс работает за десятерых, бедный получает все то же самое бесплатно, и делать ничего не нужно. В нищие, что ли, податься?