Ганс Доминик - Лучи смерти

— Диана, что с тобой?

— Ничего! Будь терпелив, Гораций! Это пройдет. Прошу тебя, оставь меня сегодня одну.

— Доверься мне, Диана! Освободись от давящей тебя тяжести. Скажи мне, что тебя мучает.

Лорд Мейтланд подошел к ней и обнял ее.

Диана сжалась.

— Оставь меня! Оставь меня! Я больше не…

В этих словах одновременно звучали жалоба и требование. Лорд Гораций отдернул руку. С изумлением следил он за меняющимся выражением ее лица.

— Я не стану больше молчать. Только правда может мне помочь! — с силой проговорила она. — Выслушай меня, как муж, как друг… как судья.

Ты знаешь, Гораций, что мои родители были поляками. Князь Мечинский был нашим соседом. У него был единственный сын, Рауль, на три года старше меня. Уже в детстве нас считали обрученными. Семьи хотели этого. Мой отец был богат, Рауль происходил из старинного рода, имея княжеский титул. Знатность и богатство так хорошо гармонировали! В сущности это был простой коммерческий расчет, придуманный обеими семьями. Ни я, ни Рауль ничего об этом не знали. Мы по-детски любили друг друга, ничего не зная о жизни и о любви.

Рауль стал офицером и узнал жизнь. В то время, как мое сердце билось по-прежнему ровно, он стал страстнее. Наш брак должен был совершиться через год. Но тут разразилась война. Ты знаешь, что после короткой борьбы Польша должна была сдаться. Перед отъездом Рауля, были сделаны все приготовления для быстрого бракосочетания. Мы уже собирались, когда во двор ворвался вражеский кавалерийский патруль. Собравшиеся гости бросились врассыпную. Рауль выстрелом сбросил с лошади предводителя неприятельского отряда и бежал.

В наказание наше имение было сожжено. Отец умер вскоре после этого, мать бежала на свою родину, в Финляндию. Я не захотела последовать за нею и поступила сестрой милосердия в армию.

Однажды, когда в наш лазарет привезли новую партию раненых, я узнала среди них Рауля, которого считали мертвым. Он был смертельно ранен в грудь и знал об этом. Только сознание, что я возле него, поддерживало в нем угасающую искру жизни.

Но если мое присутствие облегчало его последние дни, оно делало тяжелее предстоящую разлуку.

Я видела, как он гаснет от тоски и любви ко мне. Его непрестанная мольбы проникали вглубь моего существа. Моя любовь, говорил он, спасет его. Я защищалась, но он побледнел, словно от потери крови. Я закричала, думая, что он умирает. Он посмотрел на меня взглядом, в котором отражались все его чувства — любовь, разочарование, отчаяние… Он схватился за грудь, словно желая сорвать повязки. Тогда… у меня больше не хватило сил сопротивляться…

День за днем сидела я у его кровати, пока не угасла его жизнь. Он умер счастливым.

Во мне все погасло. Казалось, все произошло во сне. Только последнее слово Рауля осталось у меня в памяти… Это слово было «Диана». Этот предсмертный шепот бледных губ дышал бесконечным счастьем.

Годы и события проходили, не задевая того уголка моей души, где все это было похоронено. Лишь однажды приподнялась скрывавшая его завеса…

Легкая дрожь пробежала по ее телу.

— После гибели нашей родины, мы потеряли все. Я стала компаньонкой одной шведской графини, приятельницы моей матери. Большую часть года проводили мы в Париже. На одном вечере я познакомилась со шведским инженером. Он показался мне не похожим на других мужчин. Казалось, что в нем сочетались все физические и духовные преимущества… Мы полюбили друг друга… Я была счастлива…

Легкая улыбка прошла по ее губам Она чувствовала непривычное облегчение. Эта добровольная исповедь придавала ей мужество. Потом ее лицо снова омрачилось. Голос стал монотонным.

— Один лазаретный врач незаметно для нас стал свидетелем смертного часа Рауля. В один прекрасный день он появился в Париже, узнал меня и стал мне надоедать своей настойчивостью. Это не укрылось от моего жениха, который потребовал у него объяснений. Он указал на меня. Я рассказала обо всем случившемся. Мой жених застрелил его на дуэли… А я… на следующий день получила обратно его кольцо… Без единого слова…

Она опустила голову и сомкнула веки. Воспоминание о тех событиях и теперь еще вызывали в ней дрожь.

— Я была смертельно унижена. Я не понимала, как буду жить…

Сотни раз желала я тогда смерти. Любовь сменилась ненавистью. Я ненавидела так сильно, как только может ненавидеть женщина… Ты знаешь, что было потом. Я стала певицей. Я думала забыться в вихре жизни, но скоро разочаровалась еще горше.

Я решила жить исключительно искусством и посвятила ему все мое существование…

Тогда явился ты… Ты был благороден, был добр ко мне. Ты выказывал предо мною удивление, почтительность, доверие. Ты был готов связать свою судьбу, свою жизнь с моею, дать свое имя женщине, которую едва знал…

Лорд Мейтланд слушал с неподвижным лицом.

Настала мучительная пауза.

Лорд Гораций стиснул зубы. Противоречивые чувства охватили его. Безудержная откровенность Дианы казалась ему благотворной, но другой инстинкт боролся против этого чувства. Что-то, чуждое его существу, всплывало в нем, заставляя собрать все свое мужество, подавить любовь и сострадание, отвернуться от жены.

Диана, казалось, угадала его мысли.

— Гораций! Гораций! — крикнула она полузадушенным голосом. В ее лице не было ни кровинки.

Лорд услышал этот испуганный голос. Бросившись к ней, он дрожащими руками зажал ей рот, закрыл неподвижно раскрытые глаза. Его ресницы увлажнились.

Она почувствовала его движение, прикосновение его пальцев к своим глазам, прикосновение, полное любви и сострадания.

Она обвила руками шею мужа.

— Ты любишь меня, веришь мне?

Лорд Гораций схватил ее руки.

— Дай мне время… Ты воскресила призраки прошлого… Нужно время, чтобы снова вернуть их в небытие…

— Ты не спрашиваешь об его имени, Гораций?

— К чему имя? Пусть оно будет погребено, Диана.

— Я должна его тебе назвать, чтобы ты все понял… Это был… Эрик Трувор…

— Лорд Мейтланд желает говорить с вашей светлостью, — доложил лакей, и сейчас же после этого лорд Гораций вошел в кабинет английского премьер-министра. Положение было серьезно. Два часа назад в Лондоне получилось официальное сообщение о сражении в Сиднее. Английское правительство еще скрывало его, но слухи уже носились по улицам английской метрополии. Рассказывали о неслыханном унижении, которому подвергся английский флаг со стороны американских вооруженных сил.

Несмотря на устав почтового ведомства, в Лондоне были дюжины тайных приемников для радиотелеграмм всего мира. Они помещались на письменных столах и получали радио из Австралии и Южной Африки так же легко, как из Шотландии или Франции.