Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь (Божественный мир)

-- Да, господин, -- прошептала девушка.

-- Умница, -- кивнул сенатор. -- Итак, ты должна стать Варгу преданной женой, любовницей, подругой. Его жизнь -- твоей жизнью. Его пристрастия -твоими. Его цели -- твоими целями. Так ты завоюешь его, будущего великого воителя... А теперь самое главное, -- князь Корнелий наклонился к уху дочери, как будто в его собственном дворце их могли подслушивать. -- Герцог Крун, отец Варга, -- человек Софии. Я не хочу, чтобы он оставался герцогом и дальше. Я хочу, чтобы герцогом Нарбоннским стал твой будущий муж.

-- Я... я... мне придется отравить Круна, да, господин?

-- Нет, нет, что ты, родная! Никаких убийств, особенно с твоей стороны! Запомни: твой образ -- жена, во всем следующая за мужем, жена, которая не сделает и шагу помимо воли мужа, этакая овечка. Твое дело -- соглашаться с Варгом во всем, что касается его ненависти к нашей державе...

-- О-о-о...

-- Не бойся, Дора, это не измена. Напротив, благодаря тебе наше влияние в Галлии укрепится; но произойдет это не сразу, а тогда, когда я возглавлю имперское правительство... Но я отвлекся. Так вот, родная, я ставлю тебе задачу укрепить Варга в его преданности свободе. Vita sine libertare, nihil38, иными словами. Ему кажется, что свобода его родины и покровительство Империи несовместимы. Это хорошо. Он наивен, прямодушен, благороден -- но далеко не дурак, поэтому будь осторожна. Очаруйся его страной; пусть он поверит, что твоя душа тоже, как и его, алчет свободы! Такое родство душ сблизит тебя и его, а поскольку у него среди женщин нет друзей и поскольку женщина-друг нужна всякому великому мужчине, он начнет поверять тебе свои секреты...

-- Но как я стану передавать тебе их из Галлии?

Сенатор беззвучно рассмеялся.

-- Это не требуется, родная. Мне не нужны его секреты. Мне нужно, чтобы он, борясь за свободу родины, за свободу друзей, жены и свою собственную, поднял бунт против отца, против Круна, и сверг его, а сам стал герцогом! Видишь ли, Дора, герцог Крун, согласившись поклониться нашему Божественному императору, и так настроил против себя собственный гордый народ, -- таким образом, свободолюбивым галлам для успеха восстания нужен лишь хороший вождь. Если принц Варг станет таким вождем и одержит победу, я буду тобой доволен. Вернее сказать, очень доволен!

Умные и испуганные глаза девушки увлажнились снова.

-- А я? Что будет со мной, когда это случится?

-- Родная моя, -- целуя дочь в ухо, задушевно молвил князь Корнелий, -когда это случится, с тобой будет все, что ты захочешь! Поверь мне, своему отцу и господину, -- разве я когда лгал тебе, любимая?!

-- И я смогу вернуться к тебе, мой господин?

-- Сможешь, родная.

-- О, я так тебя люблю! -- всхлипнула несчастная Доротея. -- Я все сделаю как ты велишь.

-- Знаю, родная, -- улыбнулся сенатор, -- я воспитал чудесную дочь. Пожалуй, даже лучшую, чем Тит Юстин, -- добавил он после некоторого раздумья.

Разговор с дочерью поднял настроение князю Корнелию, и князь вдруг решил сделать Доротее подарок, о котором она молила его уже много лет, но в котором он ей упорно отказывал.

-- Родная, -- шепнул он ей на ухо, -- сегодня у тебя будет праздник: я возьму тебя спереди.

-- А-а, -- промычала дочь.

-- Дора, ты меня не поняла, -- и он объяснил ей, что за подарок имеет в виду.

Доротея, которой любящий отец с самого ее детства давал уроки наслаждений, умудряясь оставлять при этом девственницей, в радостном изумлении смотрела на него.

-- Не хочу, чтобы настоящей женщиной тебя сделал грубый варвар с Севера, -- пояснил князь Корнелий. -- Я сам проложу для него дорогу!

Затем он вызвал своих рабов: чернокожего лестригона-людоеда Гуллаха, настоящего циклопа (одноглазый Гуллах был раза в два выше своего рослого хозяина); амазонку Ясалу, тоже с кожей цвета эбенового дерева -- она превосходила сенатора на две головы, но он ценил ее не за рост, а за силу, верность и жестокость, почему и звал не Ясалой, а Суллой; еще он позвал миниатюрную китаянку Вэй, которая была истинной богиней развлечений, и диковинного человека по имени Улуру -- человечек этот был карлик неизвестного происхождения, кожа у него была красная, с шерстью и мелкой чешуей, а еще Улуру имел короткий и гибкий хвост, который играл заметную роль в любовных игрищах.

Эти четверо экзотических персонажей были постоянными участниками извращенных оргий князя Корнелия и его злосчастной дочери. Как виртуоз конспирации, сенатор исхитрялся скрывать свои оргии не только от благовоспитанного аморийского общества, но и от родной жены, от друзей, от слуг, в общем, ото всех, кроме самих участников. Оргии всегда происходили в запретной комнате дворца; ключи от нее сенатор всегда носил с собой; комната была изолирована от окружающего мира так, что самое чуткое ухо, прильнув к входной двери, не услышит ни единого звука даже в самый разгар групповой вакханалии. Князь Корнелий, разумеется, понимал, что стоит кому-нибудь проведать, чем занимается потомок Великого Фортуната в запретной комнате и каким наукам обучает собственную дочь, -- как карьере, репутации, да и самой княжеской жизни его придет конец. Оргии с дочерью и четверкой уродливых рабов-экзотиков привлекали Корнелия Марцеллина той непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение люди, растратившие свой человеческий облик в надежде дать выход неумной, но, увы, невостребованной энергии...

Сенатор поклялся самому себе священной княжеской клятвой, что ноги не кажет в запретную комнату, как только переселится из родового дворца Марцеллинов во дворец Квиринальский.

Глава девятая,

в которой герцог Нарбоннский наконец разбирается, кто ему сын и кто -друг

148-й Год Химеры (1785),

день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов

-- Ваша светлость, вы меня слышите? Ваша светлость, откройте глаза... Вы живы, ваша светлость. Ну же, доблестный герцог!..

Голос княгини Софии, ласковый, словно шелк или атлас, проникал в сознание. То ли от этого голоса, то ли милостью Высоких Богов, покровительствующих этой удивительной стране, то ли по иной, покуда неведомой герцогу, причине, по суровому, закаленному жизнью телу его разливалось приятное тепло. Он ощущал некое упоительное состояние легкой безмятежности, слабой усталости, когда не то что бы нет сил подняться, нет, силы есть, но нет ни малейшего желания вставать, действовать, кому-то что-то доказывать, кого-то от чего-то защищать и защищаться самому. Он чувствовал собственную беззащитность, он понимал слабость, постыдную для воина немочь, и слабость эта была подобна блаженству бестрепетного сна... Голос из глубин утомленной души шептал ему, вторя словам Софии Юстины: "Ты жив. Жив... Ты среди друзей. Будь они врагами, они бы убили тебя. Они друзья. Твои истинные друзья. Потому что они тебя спасли, когда ты мог умереть...".