Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

Я не стал объяснять Наталье Николаевне смысл указанного выше термина.

Все равно не поймет. Даже не удивился, когда в собственной прихожей (я все-таки зашел домой) неизвестный кобель с жутким рычанием распустил мне джинсы от кармана до колена. Парчушники эти американцы, покупать следует отечественную джинсу. Я коротко вмазал кобелю по черному шершавому носу, загнал его под столик в прихожей, но на высоком одежном шкафу тоже что-то угрожающе шипело, а из темного угла по-звериному тепло пахнуло нежной волной звериной мочи и чего-то квашеного. При этом под любимым моим плетеным креслом, постанывая, подергиваясь от мертвого страха, тряслась еще одна тварь – непонятная, круглая, как арбуз. Короткие ножки, свиной пятачок, пейсы, мерлушка по всей спине. И живот – голый, розовый.

– Чего она трясется, как холодец?

– Ты напугал ее, ты напугал ее!

Я осторожно приоткрыл одежный шкаф: «Откуда тут все эти звери?»

– Гибнут, – простонала Наталья Николаевна. – У вас тут не город, а скотобойня. Во дворах кошек бьют. С собаками еще хуже. Мужа на улицу нельзя выпустить! – Она явно жалела, что приехала в такой страшный город. – А кошкам, – скорбно добавила она, – нравится на чистом.

Впрочем, кошкам нравилось не только на чистом.

Им нравилось – на скатерти, на ковре, на моем новом костюме.

Им нравилось – на подоконнике и на шкафу, на диване в гостиной и на рукописях в кабинете. Кажется, за сутки в моей квартире обосновались все местные бродячие твари. Тощие, длинные, огрызаясь, повизгивая, рыча, они бродили по квартире, как тени каких-то необыкновенных духов. Таким же необыкновенным, почти не телесным духом выглядела заслуженный библиотечный работник Наталья Николаевна. Она оплакивала Ботаника. У него ранения. У него случаются провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых я даже не слыхал. Он отмечен благодарственными письмами сразу нескольких прогрессивных правительств. Он работал в закрытых проектах. Наталья Николаевна испуганно моргнула. В этих проектах самые обыкновенные дождевые черви быстро поддавались качественной дрессировке, там простейших заставляли всплывать по сигналу в стеклянном капилляре. «А теперь он умер, он умер!»

К счастью, Ботаник не собирался умирать. У твоего родственника («…будущего», – добавил я) сообщил Роальд, когда я до него дозвонился, куча приятелей в местном ФСБ. У них и ночевал. А сейчас опять потягивает пиво в «реанимации». Вот когда пересажаем всех преступников, таких хорошо проявивших себя стариков всех одной кучей повезем на Гавайи. Так и скажи теще («…будущей», – добавил я). А покончишь с делом Хоря и Калиныча, тащи старика домой.

Я положил трубку, но теперь задергался в кармане мобильник.

Белые руки Натальи Николаевны взметнулись над головой: «Он умер! Он умер!»

Но звонила Инесса. Хотела напомнить, дурочка, что у Архиповны каменное сердце. Она ведь не знает, что на левой груди Архиповны есть крошечное тату – лиловый нежный цветочек…

В «реанимации» все кипело.

Циолковский, правда, отсутствовал.

Зато обступили Архипа Борисовича какие-то суетливые типы.

Один тянул, как мантру: «Четыре человека! Ты сечешь? В одночасье! Без перерыва на обед. Сперва привезли отца семейства – весь при смерти. Потом старшего сына. Врач спрашивает: вы что такое там дома пьете? Старший сын шепчет: мы типа абстиненты. А на вопрос: много ли в семье у вас таких? – уже не успел ответить. Зато тут же третьего привезли. Этот, прежде чем ласты отбросить, все молол про какие-то башмаки. Будто башмаки совсем новые, ненадеванные. Ну, пришлось выезжать на место происшествия. Там нашли трехлитровую бутыль технического спирта, разведенного на прошлогодней клюкве. Поставили следственный эксперимент, но опытный сержант только одурел немного. А в кладовой обнаружили двадцатилитровую флягу с брагой. По этому вещдоку у сержанта с коллегами вышел спор. Сержант утверждал, что брага совсем не должна фигурировать в следственном деле, очень уж она высокого качества, а лейтенант утверждал, что следственный эксперимент с таким опасным продуктом следует проводить только в отделении».

– Архип Борисович!

– Цум ва нумити? – обернулся Ботаник.

Я обалдел. Никак не ожидал такого ответа.

– Архип Борисович, домой нам не пора?

– Сот иэ? – Он явно не понимал.

Зато подавальщица признала меня.

«А, явился! А вчера еле вылез из крапивы».

И расписку на семь сорок приняла. «В пиво, наверное, подмешиваешь?»

– Да нет, – уклонился я от прямого ответа, – просто активный образ жизни.

Она поняла. Кивнула. Потом и Хорь с Калинычем подошел к моему столику.

Я тут же затосковал. Лето, жара, нормальные люди отдыхают если не в Австралии, то хотя бы на Обском море. Какое мне дело до вонючего Хоря и Калиныча? Видно же, что пустышка, алкаш, играет на нездоровых интересах. И нет в нем ни грана правды, врет все, как длинношеий гусь. Почему все так перекосилось после отъезда Архиповны? Я скрипнул зубами, и Хорь с Калинычем отшатнулся. Почему, черт возьми, я должен сосать пиво с придурком? Ведь сколько раз собирался сесть за роман. За настоящий любовный роман. Страниц на девятьсот, не меньше. Чтобы там Север был. Чтобы героям досаждали белые медведи, а не грязные алкаши. Чтобы Архиповна в меховой парке гоняла на собачках в ночи полярной.

– А меня кашель замучил.

– Хочешь об этом поговорить?

– Ты чего? – уставился он на меня. – Я говорю: кашель меня замучил.

– Спасибо, пожалуйста. Такое бывает. Ты стакан слабительного хватани.

– Ты чего сегодня такой злой, Шурка Воткин? – Хорь и Калиныч сдул пену с кружки. – Набрался вчера? Говорят, тебя обчистили?

– Кто говорит?

– Народ.

– Спасибо, пожалуйста, ты-то какое отношение имеешь к народу?

Хорь и Калиныч страшно задергал длинной, давно не мытой головой: «Ты чё, Шурка? Я-то и есть народ! Не узнаешь, что ли?» И выложил на столик знакомый мятый конверт. «Шурке Воткину».

– Ну как? Принесешь фотку?

– Когда нужно? – наконец сломался я.

– Когда, когда. В субботу. В эту субботу.

– Благодарю сердечно. В эту я не могу.

– А ты постарайся. Ты, Шурка, постарайся. Бабки-то любишь?

От важности происходящего Хорь и Калиныч надулся, переступил сразу всеми своими хромыми ножками. Видно было, что я ему нравлюсь. Давно он не встречал таких дураков.

И Роальд удивился:

«Клюнул? Хорь и Калиныч?»

Он не верил. Ругался в телефонную трубку.

Хорь и Калиныч не может представлять серьезных людей.

«Конверт у тебя?»

«В кармане».

«А что в нем?»

«На ощупь – фотография».

«О! – Роальд все же не верил. – Давай быстро скачи ко мне в контору!»