Елена Крюкова - Беллона

19 сентября 1941

Магазины закрыты. Купить еду негде. И не на что. Денег нет. Хлеб снится по ночам.

Ученицы мамы, Кристина и Ганна, из деревни привозят немножко ржаной муки. Мама замешивает тесто так: натирает на терке картошку, добавляет туда этой деревенской муки и печет лепешечки толщиной в карандаш. Получаются почти драченики. Пальчики облизываем. Сухари размачиваем в чае, получается чайный суп.

Моя сестра плачет постоянно. У нее все время мокрое лицо.

Мой братик орет в кроватке. Он еще маленький, ему полтора года.

10 октября 1941

В казармах около нашего дома живут немецкие солдаты. Однажды вечером я шла мимо казарм. Около входа затормозил грузовик. В кузове лежали большие мешки. Один мешок упал, грохнулся на землю и развязался. Оттуда посыпались сухари. Из кабины выпрыгнул водитель, а из кузова молоденький фашист. Шофер убежал, докладывать начальству, а солдат остался у машины. И я подошла к нему.

Я подошла совсем близко. Я не боялась. Но все внутри меня напряглось. Я показала на пальцах фашисту: фюнф, фюнф лойте. Пять человек. И постучала себя в грудь. И потом растопырила три пальца и крикнула: драй киндер! Эссен!

Фашист ничего не говорил, только глядел на меня. А потом как прыгнет в кузов. И спускает из кузова на землю большой мешок с сухарями. Показывает на мешок и тихо говорит: фюр киндер, ферштейст? А потом как рявкнет: шнель, шнель! И оглядывается вокруг, боится. Ведь он для нас сухари украл!

Я ухватила мешок за хвост и потащила. Он был тяжелый. Я вспотела, пока его до дома волокла. Хорошо, был вечер и темно, и прохожих было мало. На крыльце стояла мама. У нее в глазах застыл ужас. Она думала, меня убили, так долго меня не было.

Мама убрала мешок с сухарями на антресоли. Все говорила: "Это наше спасение, это чудо, бог благослови того солдата". Я молчала и думала: ведь этот солдат убил многих наших людей, а нас вот почему-то пожалел и даже хлебом наградил. Почему? Значит, него есть сердце?

Мама вынимает из мешка немножко сухарей, размачивает их в миске с водой и ставит в печку. Они размягчаются, и очень вкусно, если солью посыпать.

10 ноября 1941

Мне сказала Дора Завадская: немцы ненавидят евреев, потому что евреи говорят на идиш, а идиш - это исковерканный немецкий язык. И немцы думаю, что евреи так над их языком издеваются. Поэтому немцы постановили: убить всех евреев, чтобы они больше не калечили красивый немецкий язык!

По улицам Гродно ходят люди, у них желтая матерчатая звезда нашита слева на лацканы пиджаков, на воротники, на рукава. Иногда желтая звезда нашита на спине или на груди. Это наши евреи. Идут они не по тротуарам, а по дороге, а когда появляются на дороге машины, жмутся к бордюрам. А у нас в Гродно улицы узкие. И бедных евреев чуть не давят колеса машин.

Потом я услышала, как ночью папа говорит маме: "Лерочка, на Замковой улице квартал оградили колючей проволокой и сделали еврейское гетто. Согнали туда всех евреев Гродно. Они живут там в дикой тесноте, как шпроты в банке! По двадцать человек в комнате! И для того, чтобы выйти в город из этого муравейника, им нужно предъявить часовому аусвайс!" Потом папа заботливо спросил маму: "Лерик, тебе не холодно? Такой мороз на улице!"

Я слушала, прижав уши, и думала: а мы евреи или неевреи? Заберут нас в гетто или не заберут?

Вчера я увидела, как по заметенной снегом улице колонной медленно, еле волоча ноги, идут евреи, а их конвоируют вооруженные фашисты. Все евреи с желтыми звездами, а на рукавах фашистов свастики. Один идет впереди колонны, другой сзади.

20 декабря 1941

Сегодня я шла мимо Фарного костела и увидела на заснеженной мостовой огромное пятно крови. Я тут же побежала домой. Рассказала про кровь папе. Папа говорит: "Думаю, это вели колонну евреев, кто-нибудь споткнулся и упал, и его застрелили". Папа так спокойно сказал это. А у меня все в груди будто разорвалось, там, где сердце. Но я не плакала.

Мы поели сухарей, и я сказала маме, что пойду гулять, а сама побежала смотреть еврейское гетто. Дома обнесли колючей проволокой. С виду дома мертвые, молчат, как нежилые. Ни одного человечка в окне или на балконе. Потом вдруг из подъезда вышел мальчик. Очень красивый. И руки тонкие, как у пианиста. Я прямо засмотрелась на него. Он ежился и спрятал голые руки в рукава старенького ватника. Он меня увидел, как я стою за колючей проволокой. Так стоим и смотрим друг на друга: я на воле, а он в неволе. Я помахала ему рукой, и он помахал мне в ответ. И улыбнулся.

7 января 1942

На столбах расклеены листовки на русском языке: "Всем в три дня сдать в комендатуру радиоприемники и средства передвижения, включая велосипеды и мотоциклы!"

В Гродно нашлись люди, готовые помогать фашистам. Это предатели Родины.

Сегодня к нашему дому подъехала машина, из нее вылез долговязый фашист и с ним еще человек. Они хрустели сапогами по снегу. Человек сначала заговорил с нами по-польски. Папа ответил: "Пшепрашем, говорим только по-русски". Он обманул фашистов: он прекрасно знал польский язык, у меня же мама полька. Эти двое вошли в дом и забрали наш радиоприемник. Теперь мы не можем слушать Лидию Русланову и Шульженко и все хорошие концерты из Москвы. И не можем принимать сигнал трубы с Марьяцкой башни из Кракова, ровно в полдень - по этой трубе папа всегда проверял время.

Они забрали и папин велосипед. После их ухода папа сидел в ванной на табурете, долго курил и плакал.

10 января 1942

Папу определили на работу в трудовой лагерь. Он, вместе с другими гродненцами, пришивает там немцам пуговицы к брюкам и кителям. После шести вечера папа приходит домой. А мама каждый раз думает, что он не придет. За эту работу папе и другим людям ни платят ничего, и даже не кормят. Хоть бы еду давали. Они работают, как рабы.

25 января 1942

Жизнь в Гродно меняется. Начали отрывать рестораны и кинотеатры. Заработала табачная фабрика. Видимо, немцам нечего курить. Заработал бровар - снова варят пиво. В аптеке снова продают лекарства. Сейчас зима, и Лиза Ожешко прибежала и радостно кричит с порога: "Ника, каток открыли!"

И сегодня мы покатались на катке. Я ослабела и все время падала. Коньки мои затупились, а может, заржавели, я все время спотыкалась и валилась на лед. А Лизка каталась очень даже хорошо, скользила, как чемпионка, и смялась надо мной: "Ватрушка!" А потом, когда мы переобувались после катания, Лизка мне говорит: "Знаешь, Ника, что мне часовой сказал? Что каток открыли на благо великой Германии".

2 мая 1942

Зиму пережили, переплыли. По всему Гродно, как сумасшедшие, цветут сады.