Елена Крюкова - Беллона

Ноги сами вынесли меня вперед. Теперь я тоже стояла перед строем и глядела на надсмотрщицу. И, должно быть, в моих глазах остекленел такой огромный мир, застыло мертвой глыбой такое еще вчера живое солнце, что в ее глазах дрогнул зеленый лед и странно, тихо подтаял.

- У меня к вам просьба. Дайте мне, пожалуйста, заварить чаю. Чайной заварки, - повторила я раздельно. Может, она плохо понимала по-русски. - И немного меда. И аспирина. Или, если можно, других медикаментов. От простуды. Простуда. - Я положила руку на горло и изобразила беззвучный кашель. - И еще горчичники. Гор-чич-ни-ки.

Про последнее слово я подумала: ни черта она не знает, что такое горчичники.

Строй замер. Заключенная вступила в разговор с той, с кем говорить было строжайше запрещено!

- Малахольная дивчина, - услышала я шепоток за спиной, - оце ж малахольная...

Надсмотрщица изумленно подшагнула ко мне.

- Гор-чиц-ни-ки? Кэ коза... - Она поправилась. - Что это?

- Это медикамент. От простуды, - упорно, жестко повторила я.

- Это нужно тебе?

- Ребенку. Он в бараке. Он спит рядом со мной. Он простудился и сильно кашляет. У него высокая температура. Жар.

Я потрогала свой лоб и помахала рукой, и надула губы, изображая жар и бред. Кажется, белобрысая поняла. Она сдвинула дулом нагана пилотку на затылок. Женщины, ожидающие смерти, прижались друг к дружке. Белокурая оглянулась и обдала их зеленым ядом собачьего взгляда.

- Обратно в строй! - махнула рукой.

Женщины, не веря себе, попятились. Одна даже ощупала себя: неужели жива? Жива!

Строй стоял неподвижно, все дыхание затаили.

В полной, жуткой тишине над голыми затылками взрослых и детей раздался стальной высокий голос:

- Ты! Юдин! Приходи в медпункт. Я дам тебе медикаменты.

После работы я прошла через весь лагерь к медпункту, где лечили только немцев, а нас никто не лечил. Постучалась в деревянную дверь. Раздались четкие громкие шаги. Дверь открыла она, белая. Сапоги у нее были на маленьких каблучках, модные.

- А, ты, юдин! Проходи. - Она махнула рукой, и я вошла. В медпункте никого не было. Темно, и лампа не горит, и в окне - плоские длинные, как серые рыбы, крыши бараков. - Ты такая смелая? Зачем ты ничего не боишься? Ты не боишься смерти?

Я не знала, что отвечать. У меня отсох язык. Белая наслаждалась моим смущением. Она подошла и потрогала меня пальцами за подбородок. Пальцы были холодные, как черви. Я дернулась, отвела голову. Она видела мой испуг и мое отвращение. Занесла руку, чтобы ударить меня. Потом медленно опустила. И опять глядела - глаза в глаза.

- Молчишь. Хорошо! Bene! Molto bene!

Подошла к стеклянному шкафу. Достала с полки коробку. Швырнула мне. Я поймала.

- Ас-пи-рин!

Еще коробка. Еще бросок.

- Стрептоцид!

Упаковка, и опять в меня летит.

- Гор-чиц-ни-ки, porca Madonna!

Переступая с каблука на носок, подошла ко мне. На каблуках она была выше меня ростом. Но я глядела на нее так, как если бы я выше ростом была.

- Мед? Чай? Uno momento.

Она распахнула еще один шкаф, вроде как кухонный. И правда, там стояли продукты, много разных странных коробочек, и оттуда странно, прекрасно и заманчиво пахло. У меня потекли слюни. До меня доносился запах ветчины, запах сельди, запах мяты, нежный и тонкий запах шоколада. Белая вытащила из шкафа баночку. В ней виднелось коричневое, тягучее. В другой руке белая держала пачку чая. Это был не грузинский - иностранный чай, и я разобрала надпись на коробке: "INDIAN NATURAL TEA".

Обе руки белая протянула ко мне.

- Мед. Чай. Бери! Presto!

Я затолкала лекарства в карман лагерной робы и вытянула руки, и белая вложила мне в руки мед и чай.

Я глядела на нее, как на сумасшедшую.

И она тоже глядела на меня, как на умалишенную.

Так мы стояли, две сумасшедших, и глядели друг на друга.

И нечего нам было сказать друг другу.

И я повернулась, чтобы уйти. И уже пошла, да она удержала меня за плечо. Даже сквозь синюю толстую ткань рабочего лагерного халата я почуяла холод ее руки.

- Эй! Стой! Останься.

"Сейчас бестия будет надо мной издеваться, - подумала я. - Поиздевается и убьет. А мед и чай - просто театр. Чтобы потешиться".

- Выпей со мной чаю, - сказала белая. - У меня есть хорошее печенье. Вчера привезли из Касселя. И превосходная ветчина, местная. Свинья мясная. Вкусная. Я сделаю бутерброды. Не спеши в барак.

Я слушала ее и не слышала. Мне казалось - я слушаю диковинную музыку, скрипки, виолончели. Однажды мой одноклассник, Алеша Попов, пригласил меня в Киевский оперный театр, на оперу "Князь Игорь". Вот там так же дурманно играли скрипки.

- Я не спешу, - осторожно сказала я.

- Molto bene, - сказала белая. - Тогда садись! Марыся!

Она хлопнула в ладоши. Я думала, в медпункте никого нет, а на самом деле тут, за вешалкой с одеждой, пряталась девочка. Совсем маленькая девочка, чуть старше моей Лизочки, лет десяти, не больше. А наряжена, как взрослая горничная: фартучек, туфельки на каблучках, в волосах белая кружевная наколка. Русые косы на затылке корзиночкой. Умиление сплошное. Я даже улыбнулась. Я забыла, что идет война. И что эта хорошенькая девочка - пленная и рабыня.

- Марыся! Нарежь нам бутерброды с ветчиной! Быстро!

Нож, доска, кусок свинины в руках девочки заплясали весело и отчаянно. Она резала, кромсала, грациозно укладывала ветчину на аккуратно порезанный хлеб. Расставила тарелки, чашки. В синих фарфоровых чашках болтались, звенели золоченые ложечки. Мне казалось - я попала в детскую сказку. Марысины быстрые, тонкие ручки исправно сделали работу и крест-накрест легли поверх белоснежного фартука. Она стояла перед нами и ждала следующего приказа.

- Разогрей чайник! Завари чай!

Все было исполнено. Через пять минут чайник пыхтел на плитке, в белый заварник сыпалась заварка. Я поднесла чашку с горячим чаем к лицу и вдохнула странный запах. Чай пах молоком. Сливками.

- Оолонг, - выдохнула белая. - С Тибета. Он пахнет топленым молоком. Правда, вкусно? Ешь! Пей!

И я ела и пила.

Когда же сон оборвется?

Я боялась о чем-либо спрашивать надсмотрщицу. Ела, пила, молчала. А она смотрела на меня и меня изучала.

Когда бутерброды с тарелки исчезли и моя чашка оказалась пуста, белая насмешливо спросила:

- А что же пила без сахара, юдин? Вот же сахар. - Мизинцем подвинула по столу ко мне сахарницу. - Твоя фамилия Цукерберг, юдин? Цукерберг! Сахарная гора, ха-ха!

Я молчала. Я не могла смеяться вместе с ней над собой.

Смех белой отзвенел. Горничная Марыся стояла по стойке "смирно", ждала указаний.

- Можешь взять себе одно печенье, Марыся. Одно!

Белая назидательно подняла палец. Девочка схватила с тарелки печенье. Убежала с ним в угол. Я слышала, как она громко грызет его, хрустит, как мышка.

- Почему ты молчишь, юдин? Почему не говоришь со мной?