Елена Крюкова - Беллона

Наблюдала с интересом, как живой скелет ест, запихивает себе в рот руками спаржу, бутерброды, морковный салат, сыр.

- Тьебя будют кормит чьетыри раз в дэн. Поньяла?!

- Поняла.

Утерла рот ладонью. Глаза горели, созерцая еду.

Марыся налила в чашки горячего чаю. Нарезала лимон на дощечке. Лилиана медленно размешивала сахар ложечкой. Звон ложечки совпадал с биеньем сердца. Серебряное сердце. Позолоченное сердце. Стальное сердце.

Как трудно все-таки говорить на этом коровьем языке.

- Na, das ist alles? Пожрала? - Перешла на привычный немецкий. Русская глядела широко открытыми глазами. Лилиане показалось: сейчас повалится, стукнет лбом об стол. - Марыся! Неси сюда ребенка!

Горничная пулей ринулась в спальню. Уже тащила младенца, крепко прижимала к груди. Младенец разевал лиловый ротик, орал без голоса. Кажется, он задыхался.

- Ты неправильно перепеленала его, дрянь! - Лилиана хотела дать горничной пощечину, но удержалась. - Он не может дышать! Вот как надо!

Русская так же широко, изумленно глядела, как прямо на столе, среди грязной посуды и яств, эта бешеная Гадюка пеленает младенца, и глаза у нее останавливались, холодели, как стеклянные, как у куклы.

Она закусила губу. Марыся видела: кровь ползет по подбородку.

Впилась костлявыми пальцами в край стола. И все-таки упала.

С грохотом, именно так, как и предполагала Лилиана: крепко, как кеглей на кегельбане, ударившись головой о доски пола.

Лилиана не отвлеклась от своего занятия. Ребенок кряхтел уже довольно -- его освободили от сырых тряпиц.

- Возьми! А я этой займусь.

Марыся стояла с ребенком на руках и глядела, как Гадюка сует в нос русской ватку с нашатырем. Судорога прошла по худому телу, женщина очнулась. Лилиана сунула ей носок туфли под ребро.

- Вставай, быстро! Дай грудь ребенку!

Русская послушно встала. Ей казалось -- она встает быстро. На самом деле она походила на осеннюю муху, что пытается взобраться по отвесной гладкой стене и все время падает. Марыся подхватила ее под мышки, помогла. Усадила на стул. Лилиана сама рванула лацкан халата. Сама вытащила наружу белую, в синих жилах, грудь. Сама приткнула ребенка ближе, поближе к груди.

- Дай ему сосок! Дай! Ну же!

Обливая ребенка слезами, русская кормила его, длинный, как изюм, коричневый сосок все время выскальзывал из беззубых десен, русская опять втискивала его в двухдневные губы, крепко обнимала младенца, горбилась над ним. И плакала, плакала.

- Прекрати реветь! Ты видишь, он не ест из-за твоих слез! Из-за слез и молока у тебя не будет!

Рука Лилианы протянулась.

- Марыся! Дай полотенце! Скорей!

- Полотенца нет, госпожа, вот тряпка кухонная...

- Дай!

Марыся глядела во все глаза, как хозяйка кухонной тряпкой зло трет, вытирает бесконечные слезы у русской бабы.

Русская, хлюпнув носом, наклонилась ниже над ребенком.

- Милый... ты выжил... а мой...

- Еще будешь хныкать -- прогоню!

Гадюка крикнула это по-немецки, а русская поняла. Обтерла лицо полой халата. Затихла. И младенец затих: ел.

Три женщины, две молодых и одна девчонка, смотрели, как ребенок ест.

- Проклятье, - пробормотала Лилиана по-итальянски, - еврейский ребенок, черт. Да какой там еврейский! Белый! Русый! Истинный ариец! - Губы покривились. - Эта жидовка -- от немца родила!

Интересно, какой сумасшедший немец с жидовкой переспал?

А белокурые евреи тоже бывают? Да, бывают.

Как белокурые итальянцы. Как белокурые французы.

Черт, неужели и негры белобрысые на свете есть?

Кормилица осталась жить в медпункте. Три женщины под одной крышей -- это уже слишком, но другого выхода не было.

Итальянка косилась на кормилицу, когда она наклонялась над ребенком. Как ласково эта доходяга гладит его! У кормилицы не было имени, и у ребенка тоже.

- Как тебя зовут?

Лилиана приподнимала ей подбородок рукоятью хлыста.

Кормилица отворачивала голову.

- Как тебья имья?! - кричала итальянка по-русски.

Кормилица низко опускала голову. Так низко, что Лилиана видела ее седой затылок.

- Дарья.

- Дариа, bene. Зачем ты так ласкаешь ребенка? Это не твой ребенок. Твое дело -- жрать от пуза, пить много жидкости и кормить его, кормить! Но не ласкать! Поняла?!

Она все понимала, эта пройдоха русская. Все. Без перевода.

- Ласкать его могу только я!

И дать ему имя -- тоже.

Лилиана назвала мальчика Леонардо. Лео.

Лео, миленький, хорошенький, дивный львенок Лео, ты так прекрасно смеешься, когда ты сытый и сухой, ты же такой веселый, ну погляди на меня, Лео, ну протяни ручку, она уже пухлеет на глазах, она уже такая пухленькая, в перевязочках, ты хорошо питаешься, русское молоко идет тебе впрок, да ты растешь не по дням, а по часам, мой маленький Лео, надо бы тебя взвешивать, как это интересно!

Она вытребовала у лагерного начальства медицинские весы; поставила их в спальне -- и каждое утро клала ребенка на весы, тщательно, старательно взвешивала, и завела дневник, куда записывала, как Лео прибавляет в весе -- все до грамма. Кормилица спала в кладовке, где стояли ящики с лекарствами, коробки со шприцами и хирургическими инструментами. Их выписывали из Германии специально для доктора Менгеле.

Доктор Менгеле ставил в лагере медицинские опыты над узниками. Он был большой умелец: резал, сшивал, вырезал, выбрасывал, вставлял одно на место другого. Опыты были нужны Великой Германии: Фюрер хотел вывести новую породу неуязвимых арийцев и новый вид покорных рабов. Сильная нация должна покорить мир. Все другие народы служат немецкому; да еще как служат! На задние лапки встают! Вот это -- истина! Все остальное -- ложь!

Гитлер сам слал доктору Менгеле телеграммы. Фюрер сам курировал работу Менгеле. А Менгеле составлял Фюреру подробные отчеты: что и как сделано, что задумано.

На кинопленку снимали, как лишенные, после операций герра Менгеле на мозге, воли и разума, налысо обритые люди, нет, не люди уже, а звери, стоя на четвереньках, лакали из мисок, расставленных на траве, дрались за кость.

Кормилица спала среди инструментов доктора Менгеле, и это было закономерно: подопытный кролик спал среди ножей своего хирурга. Завтра он возьмет кормилицу и отрежет ей груди. О, нет! Кто будет кормить тогда моего львеночка, мою куколку?

Спи, милый... Спи, сладенький... Лео...

Эй ты, лентяйка русская, вставай! Ешь давай! Марыся! Дай ей сегодня больше, побольше овсянки! С изюмом! Побольше в тарелку насыпь изюма! И пусть выпьет два стакана чая со сливками! Чай с молоком повышает выработку молока в грудных железах!

Гадюка уже все знала медицинское. Что пить, что есть, как снимать боль, как вызывать ее, как убивать с адской болью и как умерщвлять безболезненно. Она была вполне пристойной ученицей герра Менгеле.