Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– У нас? В каком смысле?

– В обычном.

– Тебя-то они могут высадить на планету? Или… О Господи!

Коллантарии отстали, тащились позади. В разговоре, похожем то ли на ссору, то ли на исповедь, им не было места. Диего Пераль взял всю вину на себя – тут им тоже не было места. Разве что в стыде – сколько стыда ни брал на свою долю маэстро, его хватало на всех.

– Я больше не пассажир. Я теперь коллантарий, как они. Взлет, посадка – за меня не тревожься. Это еще одна долгая история. Я бы поменялся с тобой местами, но в этом мне отказано.

– И вы не садитесь на планету из-за меня? Скитаетесь по космосу, воюете с бесами – из-за меня?! Если бы я знала… Сколько же вы натерпелись!

– О, сеньорита! – Пробус подъехал ближе. – Как вы правы! Мотаемся, мотаемся… Пол-Ойкумены избороздили, и все никак! Я и забыл, как выглядит твердая земля…

Гневным жестом маэстро прервал его монолог:

– Молчите! Хватит лжи! Карни, мы высаживались на Хиззац. Высаживались на Сечень. Взлетали с Китты. Большое тело, малое – нам все равно. Нам – да, а тебе – нет. Ты…

Коллантарии замерли, забыли дышать. Варвар обезумел! Сейчас он откроет ей все! Скажет: ты погибла, ты похоронена на Хиззаце. Ты – призрак. Волновой клон, неприкаянная душа. И что тогда?

Что?!

Над верхушками деревьев плыло облако листьев, сорванных ветром. В нем, словно в зеркале, отражался лес: кармин, охра, зелень, ржавчина… Впрочем, ветра не было. Лес замер, как перед грозой, а облако все равно двигалось, следовало за коллантом параллельным курсом.

Рой.

Диего не сразу его узнал. Рой изменился: встревожен, растерян, он менял цвет подобно хамелеону, угодившему в калейдоскоп. Это выше моих сил, сказал Диего рою. Я не хочу лгать Карни. Но открыть ей всю правду?! Ложь во спасение, спасение во лжи. Во лжи нет спасения. В смерти нет покоя. На кладбище Сум-Мат Тхай корни дерева заливают кислотой, а святые люди отделяют мясо покойника от костей. Нет, она ничего не узнает про кладбище.

– Бедный ястреб, – Карни тронула маэстро за рукав. – Глупый верный ястреб. Зря стараешься, зря крыльями машешь. Это я во всем виновата…

– Неправда! Ты ни в чем…

– Я спорила с тобой. Дурочка! Ты был прав, а я нет. Дьявольское наваждение, говорил ты. Я смеялась, кивала на энциклопедию. Какая энциклопедия, если мы трижды дали согласие? Сатана любит, когда мы три раза соглашаемся с его предложением. Я настояла на своем, и вот – ты выводишь меня из преисподней. Ястреб, нам не выйти вместе…

Внезапная религиозность Карни стала для маэстро кинжалом, вогнанным под ребро. Она не сказала «мой», вздрогнул Диего. Она сказала просто: «ястреб». Я терпеть не мог это прозвище; я ненавижу его в усеченном виде. Вторая, роковая ошибка. Да, я помню. Я помню так ясно, словно это произошло вчера. Банкет по случаю юбилея, «Гусь и Орел», звон посуды, и Карни произносит, глядя на моего отца: «Вторая ошибка – это финал. У Монтелье главный герой накладывает на себя руки. В эскалонских постановках герой остается жив. Вы считаете такой финал более выигрышным?» И мой отец уходит от ответа: «Я считаю его традиционным.»

Вторая ошибка. Десятая. Сотая.

Будь ты проклята, доктор Танидзаки! Будь благословенна…

– Отставить! – мастер-сержант, военная косточка, в тычки погнал хлюпика-маэстро прочь. – Приказы не обсуждаются. Возвращаемся, и точка!

– Возвращайся сам. Боишься оставить меня здесь? Не бойся, все в порядке. Тут не так уж плохо: ни котлов, ни смолы, – взмахом руки Карни обвела лес, степь, холмы. – Будешь навещать меня. Иногда, по выходным.

Шутка, понял Диего. Такая вот шутка.

– Со мной же ничего не происходит, пока тебя нет? Совсем-совсем ничего? Ну и хорошо. Стану жить одним днем – вечным выходным…

– Разговорчики! – окрик насквозь провонял фальшью, но у мастер-сержанта была дубленая шкура. – Донья Энкарна, вы отказываетесь мне помочь?

– Помочь? Как?!

– Кто из нас всегда добивается своего?

Он подхватил Карни: удивительно легкую, почти невесомую. Опустил на седло впереди себя, даже не заметив, что вынуждает девушку сесть по-мужски. И зашептал, забормотал в ухо, умоляя, заклиная, требуя:

– Хочешь вернуться? Хочешь?! Мало хочешь, слабо! Желание и действие – одно и то же. Я тебя тащу, а ты тащись, ладно? Вместе, вдвоем! У меня не получается, надо вместе…

Никогда в жизни Диего Пераль не говорил так много. Больше смерти он боялся остановиться, запнуться, умолкнуть. Следуя за маэстро, коллант перешел с шага на рысь, ударился в галоп.

– Мы поселимся в бунгало, на берегу океана. Я наймусь на верфи, охранником. Ты купишь мне полчаса молитвы. Сваришь суп, острый суп. Ты веришь мне?! Молчи, не отвечай. Молчи! Скачет всадник назад к балкону, сеньорита спешит навстречу…

Белая кобылица – рядом, не отстает. Лес смазался в полосу. Дорога бьется под копытами. Хвостом кометы уносится назад пыль. Вот и каменистая тропа. Глыбы базальта. Рой в небе. Синица в руках. Дрожит, просится на волю. Нет уж, мы хотим в клетку, это наша любимая клетка, мы в ней родились…

…потеряв равновесие, он упал на четвереньки, ударился коленями. Боль была ничтожной по сравнению с той, что жила у маэстро внутри, которую доктор Танидзаки извлекла на свет божий, очистив от всего наносного, как днище корабля – от ракушек.

Хиззац.

Вторая, десятая, вечная ошибка.

Энкарна де Кастельбро не вернулась с небес.

– Зачем вы приехали? – спросил дон Фернан.

– Прилетели, – исправил Пшедерецкий. – Зачем вы прилетели?

Не отвечая, Джессика смотрела на них обоих. Здесь, в монастырском саду, дон Фернан, маркиз де Кастельбро, и Антон Пшедерецкий, звезда спорта Ойкумены, менялись местами так быстро, что даже изощренный рассудок гематрийки опаздывал, стараясь уловить момент перехода. Я никогда не выиграю у него, подумала Джессика. У этого? Нет, никогда. Вот, я уже объединяю их в одного человека, как раньше. А он бьет без промаха, в самое уязвимое место.

– Зачем? – переспросила она.

– Выигрываете время? – дон Фернан улыбнулся. – Не надо, прошу вас.

Он едва держался в седле, но Джессике не казалось, что дон Фернан ранен. Поза, осанка, жесты говорили о другом. Контузия, предположила она. Сотрясение мозга. Ему надо лежать в постели. Тысяча таких, как я, не уложат его в постель.

– Хорошо, – кивнул Пшедерецкий. – Давайте, я сам. Выдвигать версии поведения гематрийки, выстраивать логику за нее… Есть ли лучший способ потешить гордыню? Начнем же! Вы намерены убедить меня прекратить игры в войну? Отказаться от сопротивления? Выйти в отставку? Вряд ли, вы слишком хорошо меня знаете. Итак, этот вариант отпадает.

Он сказал «меня», подумала Джессика. Вы слишком хорошо меня знаете. А прозвучало как «нас». Он все понял. Он понял, что я поняла, что он… Но почему он сказал «меня»? Чужие игры, чужая война…