Николай Симонов - О завтрашнем дне не беспокойтесь

„Только бы девчонка не очнулась и не пришла в сознание раньше времени“, — думал он в отчаянии. Когда вырытая яма была ему уже по грудь, он снова услышал грустно-насмешливый голос Зиновия Герда:

— Что за шум? На вас напал медведь?

— Так, непроизвольный выстрел — спокойно ответил Павлов и оперся на лопату, чтобы немного передохнуть.

— А вы неплохо потрудились, молодой человек. Только, вот, глубже копать бесполезно-с. Вечная мерзлота-с — заметил бес. В голосе беса проскользнули интонации речи настоящего Арнольда Борисовича Шлаги, и Павлов поспешил перевести разговор на другую тему: о похоронном ритуале первобытных народов.

— Ничего не знаю, не видел — ответил бес и громко зевнул.

— А что вы в таком случае видели? — из вежливости поинтересовался Павлов.

— То, о чем вы, молодой человек, меня попросили: флору и фауну. Я в восторге от столь обильного разнообразия здешнего растительного и животного мира! Взять хотя бы корешок, который вы так небрежно обрубили. Это — женьшень…

— Где? — удивился Павлов.

— Да вот же он. Подставляйте ладонь — подсказал бес. Куча корней, которая образовалась в результате земляных работ, зашевелилась. Из нее выпрыгнул и, повисев в воздухе, очутился в его ладони разлапистый увесистый корешок. Павлов помял его пальцами, понюхал, отряхнул от земли и поместил в охотничью сумку. Дикий женьшень — очень редкая находка. Научное название этого растения Panax ginseng С.А. Меу. Первое слово происходит от двух греческих, и его можно перевести как „панацея“, или „все исцеляющий“, второе — имеет китайское происхождение и переводится как „человек-корень“. Тем временем бес скучным голосом начал перечислять замеченные им породы деревьев:

— Кедр, или, по-научному, Pinus koraiensis; черная береза — Betula dahurika Pall; пихта — nephrolepis; ильма — Ulmus campestris; тополь — Populus suaveolens Fisch; ель сибирская — Picea obovata.

Липа маньчжурская — по латыни не помню, а также пробковое дерево.

Между прочим, по латыни называется очень красиво: „Phellodendron amurense Rupr“.

— Пробковое дерево? — переспросил Павлов.

— Да, пробковое дерево. Оно очень похоже на ясень. С красивой корой, бархатистой на ощупь, — с видом знатока произнес бес и, не спрашивая согласия, принялся грузить Павлова информацией, как это делают некоторые тщеславные люди, желающие прослыть подлинными учеными.

— Понятно, Арнольд Борисович, вы еще и непревзойденный художник-натуралист. Но меня интересует другое — люди. Люди здесь поблизости есть? — не выдержал он.

— Людей поблизости я не заметил. Зато разыскал парочку реликтовых гоминид — тех самых, которые ваши ученые называют „снежный человек“, „бигфут“, „йетти“. Мне больше нравится „йетти“. Кстати, они направляются в вашу сторону, — озадачил его бес неожиданным известием.

— Далеко они? — встревожился он и на всякий случай снял со спины автомат.

— Метров триста, — отозвался бес и тут же успокоил:

— Но вам не следует их опасаться, поскольку они, как и гориллы, являются травоядными. Павлов вылез из ямы. Близкое соседство с непонятными науке гоминидами его нисколько не вдохновляло. Он перевесил автомат на грудь, с трудом перетащил покойников в вырытую могилу, уложил, засыпал землей, завалил могильный холм сучьями и ветками, которые попадались под руку. Он даже водрузил на могилу подобие креста, на что бес отреагировал саркастическими замечаниями в духе черного юмора. Но Павлов пропустил его слова мимо ушей. „Упокой, Господи, души рабов твоих, безыменных“, — прошептал он, отходя от могилы. Вернувшись к жилью, он увидел, что девушка-туземка пытается выбраться из спального мешка наружу. Она высунула голую руку, на запястье которой сверкнул массивный золотой браслет, попахала ею и что-то сказала. Павлов растерялся, не зная, что делать. Может, помочь? А, вдруг, она голая и он, вместо благодарности, схлопочет по фейсу? В этот момент он услышал левым ухом многозначительное покашливание, а потом громкий шепот: „Сейчас вы услышите завершающее монкондо белиссимо сюсюррандо водобачкового инструмента“. Павлов понял, что имеет в виду бес и деликатно повернулся к девушке спиной. Он слышал, как она выбралась из спального мешка и пробормотала что-то невнятное. Прошло две минуты. А потом кто-то тронул его за плечо. Он нехотя повернул голову, мельком взглянул на нежное девичье тело, смутился и немедленно перевел взгляд на верхушки деревьев. Как он и предполагал, туземка была голой, да и к тому же недозрелой: ни девочка, ни женщина, а очень непредсказуемое существо среднего школьного возраста, вроде Леночки Водонаевой. Туземка заговорила, вроде как будто о чем-то его попросила. „Она просит воды“, — перевел ее слова бес, и Павлов, подал туземке кувшин, стараясь не смотреть на дрожащие овалы маленьких грудей и пикантную выпуклость гладкого лобка, украшенного татуировкой в виде узора из листьев и цветов. „Вряд ли такая татуировка могла появиться на теле современной европейской женщины. И это значит, что она — не экстремальная туристка, а представитель какого-то дикого племени“, — задумался он по поводу необычного тату. Девушка-туземка сделала несколько глотков, схватилась руками за живот, нагнулась, закашлялась, а потом ее начало рвать. Павлов заволновался, так как, желая прийти на помощь, не мог преодолеть естественное для него смущение. „Все нормально, прочистит желудок и, возможно, пойдет на поправку“, — заверил его бес. Проблевавшись, девушка попила воды, и снова заговорила. „Она спрашивает, где папа и мама“, — шепотом сообщил бес, переведя ее слова. Не зная, как ей ответить, он показал рукой в направлении могилки. Девушка снова залезла в свой спальный мешок и что-то зло выкрикнула. Павлов почему-то сразу решил, что это — в его адрес. Павлов покрутил головой, давая понять, что хочет услышать перевод. Бес, хихикнув, шепнул ему в левое ухо: „Если перевести ее слова на русский, то они означают, приблизительно, то же самое, что по-английски: „You look like a stupid“. То есть, что вы — идиот“. Ему и в самом деле почудилось, что туземка произнесла слово, похожее на то, которое бес перевел, как „идиот“. Только звучало как-то забавно, с ударением на первый слог.

— Надо же! Такая маленькая, а уже стерва! — обиделся Павлов.

— Не обижайтесь. Она больная. Слишком ослабла. Еще минута-другая и она заснет. О! Уже спит, — заметил бес. Из вигвама, соблюдая правила маскировки, по-пластунски, вылезли братья-близнецы, а вслед за ними два щенка черно-белого с подпалом окраса. Увидев Павлова, пацаны загалдели, а щенки завыли.

— Чего они хотят? — испугался он.

— Того, что и все дети — пожрать — прокомментировал их поведение бес.

— Чем же я их буду кормить? — Задумался он, даже не представляя, где семья туземцев могла хранить свои продовольственные припасы, но потом все-таки догадался заглянуть в хозяйственную постройку, похожую на избушку на курьих ножках. Там было полно копченого мяса и вяленой рыбы, развешенных на крючьях, а в деревянном коробе хранился запас пресных сухих лепешек. Пока дети принимали пищу, он успел осмотреть стойбище, намереваясь забрать с собой вещи, которые, по его мнению, являлись для аборигенов наиболее ценными: звериные шкуры, упакованные в рулоны, увесистые мешки с одеждой и обувью, кожаные ремни, пеньковые веревки и корзины с предметами домашнего обихода. Вещей набиралось порядочно. О том, что он все-таки не на прогулке в Измайловском парке или в Ботаническом саду, а в глухой сибирской тайге вскоре напомнил и заставил взять АК-47 наизготовку встревоженный голос беса: „Йетти подошли совсем близко. Они слева, метрах в двадцати. Вам их не видно, но мне кажется, что ими двигает не просто любопытство. Они сильно возбуждены и хотят вас о чем-то предупредить“. Павлов повернул голову налево и заметил мелькнувшую за стволами деревьев косматую фигуру. Он сделал три шага навстречу, остановился и тихо свистнул. Азор догрызал сухую лепешку и на свист хозяина отозвался сразу, подбежал, виляя хвостом, но потом, вдруг, шерсть на нем вздыбилась, он заскулил и забрался под смородиновый куст.