Мария Симонова - Знак Избранника

— Постой, отец. Это будет лишняя трата времени и горючего: сверху невозможно обнаружить их жилища.

— Верно, их не легко найти. Но у меня есть свои приметы: человекообразные, как правило, оставляют следы.

— Почему же ты не отыскал по следам ту стаю, что грабила Дакропт-серт?

— Они оставляют следы там, где живут, но, как выяснилось, не там, где проходят ночью с добычей. А с чего ты взял, что это не та самая стая?

— Тогда я встретил бы их по дороге.

— Не вижу большой разницы. Не все ли равно, с каких выродков начинать, раз я решил заняться их поголовным истреблением?

— И молодняк? — спросил сын.

— Всех!

Отец разозлился всерьез и был настроен решительно.

— Значит, ты хочешь лететь? Сейчас?

— Да, разумеется. Это дело нельзя откладывать — раз они тебя видели, то могут сменить место обитания.

— Тогда я лечу с тобой! — отрезал сын.

— Но ты голоден, — возразил пирок-Пескиш. — Я уже распорядился подать тебе обед в малом зале…

— Ничего, обойдемся. Пожую что-нибудь в дороге.

Он хлопнул отца по плечу и, развернувшись, первым покинул кабинет.

Иг-летс раз за разом облетал вокруг озера, делая все расширяющиеся круги и вновь возвращаясь к исходной точке. За штурвалом сидел Трисоп дрос-Пескиш. Изучая с высоты рельеф берега, он разглядел и небольшую излучину левее того места, где встретил этой ночью лесную девушку. Вот куда она ускользнула, пока он исступленно шарил по дну в поисках ее тела.

Дрос-Пескиш сжал зубы. Воспоминания были слишком свежи.

— Никаких признаков! — сообщил между тем пирок-Пескиш, внимательно вглядываясь в лесные заросли внизу. Затем поднял глаза на сына.

— Трис, ты испытал сильное потрясение, потом четыре дня бродил по лесу израненный, голодный… Она не могла тебе примерещиться?

Дрос-Пескиш упрямо мотнул головой.

— Она мне не примерещилась.

— Ну тогда, может быть, приснилась?..

— Не записывай меня в идиоты! — вспылил сын. — Говорю тебе, что я видел ее так же близко, как тебя сейчас! Я к ней прикасался!..

Пирок-Пескиш ошарашенно воззрился на своего отпрыска. Долгую минуту он молчал, а когда наконец заговорил, Трисоп не узнал его голоса.

— Ты прикасался?.. Трис, неужели ты?.. Ты, мой сын, имел дело с этой… лесной тварью?..

Сын молчал, мрачно буравя взглядом полосу горизонта, и это молчание было для отца красноречивее всяких слов.

Движением, полным безграничного отчаяния, пирок-Пескиш опустил седую голову на руки. Так и осталось неизвестным, что он намерен был сказать сыну по поводу его поступка и было ли ему что сказать, потому что как раз в эту секунду снизу, из леса раздался выстрел. Стреляли, безусловно, по иг-летсу.

Пирок-Пескиш встрепенулся, убрал руки от лица и сосредоточил все внимание на лесном массиве.

— Так ты говоришь — это не они нас грабили? — бросил он сыну.

Тот ничего не ответил, подумав о своем палере и о той, которая его украла.

Снизу выстрелили еще раз. Тут Трисоп увидел меж деревьев человеческую фигурку. Было очевидно, что это — женщина, только очень старая и — это было видно даже сверху — горбатая. Она делала попытки бежать, опираясь одной рукой на палку, а другой прикрывая голову.

Тем временем грянул очередной выстрел, и дрос-Пескиш подскочил от неожиданности, потому что грохнуло прямо у него под ухом.

— Зависни! — крикнул пирок-Пескиш сыну, вновь прицеливаясь.

— С каких это пор мы охотимся на старух? — поинтересовался сын. Он не успел еще договорить, как отец вновь выстрелил. Старуха словно бы споткнулась на бегу. В следующее мгновение Трисоп потерял ее из виду.

Он делал еще один круг. Из леса по ним опять выстрелили. Трисоп мог бы поклясться, что стреляют из того места, откуда бежала старуха. В то же время что-то неладное стало происходить с иг-летсом. Запахло гарью.

— Блёстр!.. Попала!.. — процедил сквозь зубы дрос-Пескиш, пробежав глазами по приборам. Больше он не успел ни о чем подумать, будучи буквально выпихнут из пилотского кресла мощным толчком отцовских рук.

— В стреллет, быстро! — скомандовал отец, занимая его место у штурвала. Иг-летс начал клевать носом, теряя высоту.

— Я остаюсь! — решительно заявил сын.

Пирок-Пескиш обернулся к нему.

— Трис, это приказ! Пойми — я свое пожил. Ты — последний в роду! Убирайся! Быстро!

Они мгновение смотрели в глаза друг другу. Потом дрос-Пескиш судорожно сжал отцовское плечо, отпустил и метнулся к стреллету. Плюхнулся в кресло, пристегнул ремни. Теперь ему оставалось только нажать кнопку на правом подлокотнике. Он сделал это.

Гирбо Драш пирок-Пескиш остался один и попытался справиться с управлением, чтобы направить падающий иг-летс в ту точку леса, из которой, насколько он понял, по нему велась прицельная стрельба. У него вдруг возникла непонятно откуда отчетливая уверенность, что это — самое важное из всего, что он должен был сделать в своей жизни. И когда это ему удалось, пришло странное ощущение спокойствия, как бывает у человека, выполнившего свой долг.

Пуля, настигшая старуху, угодила в горб и изуродовала кисть правой руки, которой та прикрывала голову. Упав на бок, Прирла поначалу лежала неподвижно, словно мертвая. Потом зашевелилась, попыталась приподняться, но не смогла. Тогда она сделала попытку ползти.

С трудом доползла она до ствола ближайшего дерева — это был большой дуб — и затихла, приникнув щекой к коре. Последние силы покидали ее вместе с ручейками старческой скудной крови, окрасившей ветхую одежду и корни дерева в том месте, к которому она прислонилась. Пришла и ей пора умирать. И она знала об этом. Губы ее беззвучно шевелились, шепча какие-то тайные заклинания или, быть может, последние проклятия.

И тогда из-за деревьев вышел зверь. Покрытый густой черной шерстью, он был гораздо крупнее обычного волка. Странное, знобящее впечатление производили его узкие, посаженные не по-волчьи, а как у человека глаза, и само его появление несло с собой волну остужающего душу, словно полуночный ветер со старого кладбища, смертного озноба.

Двигаясь уверенно и бесшумно, зверь приблизился к старухе и замер в шаге от нее. Прирла протянула окровавленную руку и погладила чудовище по морде, оставив на ней следы крови. Чудовище в ответ высунуло красный язык и лизнуло эту изуродованную морщинистую руку. Потом повернулось и в два прыжка скрылось в лесу.

Шерт проснулась среди дня, разбуженная низким вибрирующим звуком. Ей уже не раз приходилось слышать этот звук, приводящий в ужас любого из мелсимеров, потому что он неизменно отождествлялся в их сознании со смертью.

Приподнявшись, Шерт бросила взгляд на убогое ложе старухи. Оно было пусто. Прирла стояла возле приоткрытой двери и глядела вверх, на небо, откуда пришел звук. Поведение старухи было сегодня необычным — как правило, она пережидала жужжание железной стрекозы, не сходя с постели, зарывшись с головой в полуистлевшие шкуры.