Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Итак, я отправлюсь к воде - причине моего горя; а ныне, как знать, она, быть может, излечит его. Прощай же, Италия! Прощай, украшение мира, несравненный Рим, долгие месяцы бывший убежищем одинокого существа!

Прощай, цивилизация, удобная и однообразная жизнь! Теперь я стану искать опасности и приветствовать ее как друга. Путь мой будет часто пересекать смерть, и я встречу ее как благодетельницу. Лишения, непогода и опасные бури станут моими товарищами. Духи бурь, примите же меня! Силы разрушения, раскройте мне навсегда свои объятия! Если только благие силы не сулят мне иного конца и я, много вьшеся, не получу награду и снова не почувствую у своего сердца биение сердца кого-то, подобного мне.

Передо мною был Тибр, эта дорога через материк, проложенная самой природой. У берега стояло несколько лодок. Взяв с собой немного книг, съестные припасы и собаку, я сяду в одну из лодок, и течение донесет меня до моря; там, держась поближе к берегу, я пройду вдоль живописных солнечных берегов Средиземного моря, мимо Неаполя, вдоль Калабрии, не побоюсь опасных Сциллы и Харибды418, а затем бесстрашно (ибо терять мне нечего) направлюсь к Мальте и Кикладским островам. Я не приближусь к Константинополю; его знакомые башни, его бухты принадлежат иной жизни, чем та, какую я веду сейчас. Я пройду вдоль побережья Малой Азии и Сирии, мимо семи устьев Нила, затем вновь поверну к северу и наконец, потеряв из виду забытый миром Карфаген419 и пустынную Ливию, достигну Геркулесовых столпов420.

Быть может, не завершив свой долгий путь, я найду последний приют где-нибудь - не все ли равно где? - в подводных пещерах, в глубинах океана или буду поражен недугом, пока плыву по бурному Средиземному морю. Может статься, там, где я причалю, я все же найду то, что ищу, - спутника. А если это не суждено, дряхлый и седой, похоронивший свою юность вместе с любимыми, одинокий странник будет и далее ставить парус, браться за румпель и, покорный ветрам, плыть вокруг то одного, то другого мыса, заходить в тот или иной залив, и наконец, разрезая волны океана, оставит позади зеленые края родной Европы, пройдет вдоль темно-рыжих берегов Африки, одолеет бурные волны вокруг Мыса421 и, быть может, причалит свое потрепанное бурями суденышко в какой-нибудь бухте, осененной пряно пахнущими деревьями, на одном из островов далекого Индийского океана.

Том III. Глава десятая

479

Это, разумеется, мечты. Но вот уже неделю, с тех пор как я стоял на вершине собора Святого Петра, мечты эти владеют моим воображением. Я выбрал себе лодку и уложил туда свой небольшой багаж. Взял я и несколько книг; главные из них - Гомер и Шекспир. Впрочем, передо мной открыты все книгохранилища мира и в любом порту я могу пополнить свой запас. Я не надеюсь на перемены к лучшему в будущем, но однообразные дни настоящего сделались мне нестерпимы. Ни надежда, ни радость не будут моими кормчими; меня влечет отчаяние, не дающее покоя, и страстная жажда перемен. Я стремлюсь бороться с опасностями, опьяняться их ощущением и на каждый день иметь перед собой задачу, пусть малую и добровольно на себя возложенную. Я стану свидетелем всех перемен, возможных в природных стихиях. В радуге я буду читать предвестие ясной погоды; в тучах - угрозу; во всем - некий урок или некую запись, дорогую моему сердцу. Итак, вдоль берегов опустевшей земли, когда солнце находится в зените, когда луна прибывает или убывает, души умерших и недремлющее око Всевышнего будут видеть малое суденышко и его пассажира Вернэ - последнего человека.

ДОПОЛНЕНИЯ

Перси Биш Шелли

О "ФРАНКЕНШТЕЙНЕ,

ИЛИ СОВРЕМЕННОМ ПРОМЕТЕЕ"

Роман "Франкенштейн, или Современный Прометей" уже по самой своей фабуле, несомненно, представляет собой одно из наиболее оригинальных и цельных произведений нашего времени. Читая его, мы с изумлением спрашиваем себя: каковы могли быть размышления - и каков мог быть жизненный опыт, приведший к ним, - которые породили в воображении автора поразительные сочетания мотивов и событий и сокрушительную финальную катастрофу, составляющие эту повесть? По некоторым второстепенным признакам можно предположить, что она является первой пробой пера. Однако это суждение, основанное на тончайших различиях, может быть и ошибочным, ибо роман от начала до конца написан твердой и уверенной рукой. Интерес возрастает постепенно, по мере того как повествование близится к концу с нарастающей скоростью камня, катящегося по склону. Мы с сочувствием и беспокойством следим, затаив дыхание, за тем, как событие громоздится на событие, а страсть вызывает ответную страсть. Мы кричим: "Постойте! Довольно!"1 - но впереди нас ждут все новые события; подобно жертве, о которой повествует автор, мы думаем, что больше не вынесем, но нам предстоит вынести еще. Пелион громоздится на Оссу, а Осса на Олимп2. Мы взбираемся на одну вершину за другой, пока взору не открываются беспредельные дали; голова у нас кружится, и почва уходит из-под ног.

Главным достоинством этого романа является способность пробуждать глубокие и сильные чувства. Перед нами предстают изначальные побуждения человеческой души; и, пожалуй, только те, кто привык углубляться мыслью в их истоки и направление, смогут в полной мере понять обусловленные ими действия. Но так как все они основаны на человеческой природе, то едва ли читатель, способный интересоваться хоть чем-нибудь кроме новой любовной истории, не отзовется на них какой-то из сокровенных струн собственной души.

Изображаемые чувства нежны и невинны, образы второстепенных персонажей этой необычайной драмы озарены нежным и мягким светом, картины домашней жизни просты и трогательны, пафос повествования неотразим и глубок.

484

Дополнения

Самые злодеяния и ярость одинокого чудовища - как они ни жутки - не вызваны роковым стремлением к злу, но неизбежно следуют из известных причин, которые вполне их объясняют. Они, так сказать, являются порождениями Необходимости и Человеческой Природы. В этом и заключается мораль книги - вероятно, наиболее важная и общезначимая из всех, какие можно внушить с помощью примеров. Причините человеку зло, и он станет злым. Ответьте на любовь презрением; поставьте человека по какой бы то ни было причине в положение отверженного; отлучите его, общественное существо, от общества - и вы неизбежно принудите его быть злобным и себялюбивым. Именно так слишком часто и происходит в обществе: тех, кто скорее других мог бы стать его благодетелем и украшением, по какому-то случайному поводу клеймят презрением и, обрекая на душевное одиночество, превращают в бич и проклятие для людей.

Чудовище во "Франкенштейне", несомненно, является устрашающим созданием. Попав в человеческое общество, оно не могло встретить у людей иного приема, нежели тот, что описан в книге. Это был урод, аномалия; и, хотя душа его под воздействием первых жизненных впечатлений стала любящей и исполненной нравственного чувства, обстоятельства его появления на свет были столь необычными и страшными, что, когда их последствия получили развитие, его природная доброта постепенно сменилась мстительностью и неукротимой ненавистью к людям. Сцена в хижине между чудовищем и слепым Де Лэси - один из самых проникновенных и незаурядных образцов патетического, какие мы только можем вспомнить. Невозможно читать этот диалог - как и многие другие, подобные ему, без того, чтобы сердце не замирало от потрясения и слезы не струились по щекам! Встреча и спор Франкенштейна с чудовищем в ледяном море приближается по силе воздействия к попыткам Калеба Уильямса усовестить Фолкленда3. Она действительно несколько напоминает по стилю и манере замечательного писателя, которому автор посвятил свою книгу и с творчеством которого он, очевидно, хорошо знаком.