Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

ун-т, 2001. С. 43.

500

Приложения

менной массовой аудитории, которая, как правило, знакома с содержанием романа только по киноверсиям или другим артефактам популярной культуры; результатом такого поверхностного знакомства стало, в частности, широко распространенное и весьма устойчивое взаимоотождествление главных героев книги. Отсюда - естественное желание восстановить справедливость, вновь обратить внимание аудитории к первоисточнику, а сам первоисточник вернуть в литературный канон.

Вторая причина - в многозначности произведения, подвижности его смыслов, их способности создавать все новые конфигурации, легко проецирующиеся на актуальные проблемы различных эпох человеческой истории. Следствием этого стало обилие интерпретационных подходов, среди которых в последние десятилетия получили заметное распространение всевозможные социокультурные (психоаналитические, тендерные, неомарксистские) прочтения романа Мэри Шелли - дочери Мэри Уолстонкрафт, основоположницы европейского феминизма. Авторы этих работ рассматривают творчество писательницы как явление специфически понимаемой "женской готики" (female Gothic*) или "феминистского романтизма" (feminine Romanticism**), исходя в своих интерпретациях из некоего (подчас довольно произвольного) круга культурологических стандартов, таких как мотив "утраты Матери", персонификация Природы в образе женщины, которой желает овладеть герой, представленный "шизофреническим, чувственным ученым"***, воплощением мужского начала в наукообразном агрессивном Просвещении.

Академическому литературоведению, которое никогда не изымало "Франкенштейна" из классического литературного канона, сегодня требуется по-новому осмыслить феномен романа Мэри Шелли как произведения, стоящего на стыке культур и разнообразных жанрово-эстетических традиций ("готической", традиции horror fiction4*, романтической, "популярного романа" и научной фантастики5*), как романа, синтезировавшего, кажется, все, о чем размышляли в Англии и Европе начала XIX в. Архетипичность и актуальность слились в нем в такой гармонии, которая не знакома никакому другому произведению того времени.

* См., например: Gilbert M.S., Gubar S. The Mad Woman in the Attic. New Haven; L.: Yale Univ. Press, 1979. P. 455.

** См.: Mellor A.K. Romanticism and Gender. N.Y.: Routiedge, 1993; Renfroe A. Defining Romanticism: The Implications of Nature Personified as Female in Mary Shelley's "Frankenstein" and Charlotte Bronte's "Jane Eyre" (htrp:/^rometheus.cc.emory.edu/panels/2D/A.Renfroe.html).

*** Lynn J. Mary Shelley y/J. Lynn. Dictionary of British Women Writers. L.: Routiedge, 1989.

P. 607.

4* Об этом в свое время убедительно писали АА. Вельский, АА. Елистратова, М.П.

Алексеев, В.М. Жирмунский. Сегодня о "Франкенштейне" как о ярком воплощении "романа ужасов" пишет Стивен Кинг - известный представитель этого жанра и автор предисловия к книге: Three Classics of Horror. Frankenstein. Dracula, Drjekyll and Mr Hide (L.: Penguin Books, 1994. P. VI).

5* Во "Франкенштейне" Гари Вульф видит разновидность и этого жанра. Для него это "преднаучная фантастика" (protoscience fiction), история которой, как считает исследователь, завершилась романом М. Шелли (см.: Wolfe G.K. Critrical Terms for Science Fiction and Fantasy. N.Y.; L.: Greenwood Press, 1986. P. 95).

Н.Я. Дьяконова, Т.Н. Потницева. Мэри Уолстонкрафт Шелли... 501

* * *

История рождения замысла "Франкенштейна" хорошо известна и литературоведам, и любителям словесности, интересующимся культурой английского романтизма, что, однако, нисколько не отменяет ощущения некой таинственности самих обстоятельств, в которых он был задуман и начат, - таинственности, вполне соответствующей его мрачно-фантастическому колориту. Даже самые взыскательные биографы и строгие комментаторы, предпочитающие держаться не окололитературньгх легенд, а фактов и документов, любят упоминать о мистической атмосфере дождливых вечеров*, которые проводили летом 1816 г. на швейцарской вилле Диодати знаменитые английские романтики Джордж Гордон Байрон и Перси Биш Шелли в обществе Мэри Шелли, ее сводной сестры Джейн Клер Клермонт и личного врача Байрона Джона Полидори. Бесконечные разговоры о привидениях, навеянные чтением нашумевшего романа Метью Грегори Льюиса "Монах" (1796), немецких "страшных" рассказов ("Der Gespensterbuch"), вышедших в Англии под названием "Повести о мертвецах" (перевод с французского издания 1811 г.), поэмы Сэмюела Тэйлора Колриджа "Кристабель" (1798-1799), тогда еще не опубликованной, сумрачное настроение, владевшее всеми участниками этих вечеров, непрерывные дожди и впечатляющие грозы над Женевским озером и окрестными горами спровоцировали знаменитое творческое соревнование в сочинении собственных "готических" историй.

Однако из всего, что родилось под впечатлением от этих вечеров, по-настоящему "готическими" оказались произведения Мэри Шелли и Полидори. И хотя состязание предназначалось для "корифеев", его выиграли начинающие авторы, которые своими пробами пера способствовали рождению новых разновидностей литературы:

философско-психологической научной фантастики, антиутопии ("Франкенштейн") и литературы о вампирах ("Вампир" Полидори). Однако первый набросок будущего знаменитого произведения о вампире сделал все же не Полидори, а его именитый пациент. Байрон опубликует этот набросок под названием "Фрагмент" в 1819 г. вместе с поэмой "Мазепа". Он важен лая исследователей истории создания "Франкенштейна" как свидетельство того, что замысел романа и его первые наброски появились именно в то время: на своем "Фрагменте" Байрон поставил дату 17 июня 1816 г.

Важно и то, что он являет собой любопытную вариацию темы жизни и смерти - темы, которая была в центре разговора Байрона и Шелли в тот памятный вечер и которая стала сюжетообразующим началом в романе, открывающем эту книгу.

Успех "Вампира", опубликованного в апреле 1819 г. в "Новом ежемесячном журнале", поначалу был обеспечен мистификацией авторства: Полидори выдал свою повесть за сочинение Байрона. Последовавший за этим скандал и (в еще большей степени) новизна темы и сюжета о вампире - лорде Рутвене, разрушившем жизнь молодого джентльмена Обри и его сестры, сделали произведение настолько популярным, что вслед за публикацией на родине появились его переводы на французский, немецкий, испанский, шведский языки; за ними последовали адаптации для английской и французской театральной сцены.

В предисловии к изданию "Франкенштейна", вышедшему в свет в 1831 г., Мэри Шелли сама рассказывает о том, как сильно повлияли на ее воображение разговоры * Эту атмосферу воспроизводит в своей специфической манере британский режиссер Кен Рассел в известном фильме "Готика" (1986).

502

Приложения

о привидениях и чтение немецких "страшных" повестей и рассказов - особенно "Повести о неверном возлюбленном", "где герой, думая обнять невесту, с которой только что обручился, оказывается в объятиях бледного призрака той, кого когда-то покинул". Не меньший эффект произвела на писательницу еще одна немецкая повесть о грешном родоначальнике семьи, осужденном на то, чтобы поцелуем обрекать на смерть своих близких. По признанию М. Шелли, впечатления от чтения этих историй и спустя полтора десятилетия были настолько свежи в ее памяти, что ей казалось, будто она читала их накануне. Эти рассказы о привидениях нашли отражение в ее романе - равно как и склонность к странным и страшным видениям, о которой М.