Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Адриану подчеркнуто противопоставлен лорд Раймонд - узнаваемое воплощение лорда Байрона, одержимый земными страстями, бесстрашный, амбициозН.Я.

Дьяконова, Т.Н. Потницева. Мэри Уолстонкрафт Шелли... 531 ный, своенравный любимец света и женщин, герой греческого сопротивления, мечтающий о власти и славе и добивающийся их своими дерзновенными поступками.

Воодушевляемый честолюбивыми помыслами, Раймонд в начале романа намеревается восстановить в Англии монархию, утвердиться на престоле, женившись на королевской дочери Айдрис, а в дальнейшем объединиться с Грецией, покорить Константинополь и подчинить себе всю Азию. "Я намерен стать воином, завоевателем, - говорит он Вернэ. - Слава Наполеона померкнет перед моей, и почитатели, вместо того чтобы посещать его могилу на скале и славить побежденного, преклонятся перед моим величием и восславят мои свершения". Однако эти тщеславные мечты оказьгоаются побеждены в его сердце страстной любовью к сестре Лайонела; став ее мужем, он отказывается от монархических притязаний, посвящает себя мирным домашним заботам, а затем, избранный новым лордом-протектором Англии, принимается осуществлять масштабные социальные реформы. Лишь внутрисемейный разлад, вызванный его участием в судьбе Эвадны Займи и породивший в нем чувство внутренней несвободы, возвращает его на прежний героический путь борца за избавление Греции от турецкого ига - путь, который оказывается для него роковым:

он попадает в турецкий плен, а впоследствии гибнет среди горящих развалин Константинополя, после чего его безутешная жена по дороге в Англию бросается в море.

Абстрагируясь от сюжетных перипетий и пространственно-временных рамок романа, можно заметить, что тема "последнего человека" имеет для автора и глубоко личный - и наряду с этим металитературный - смысл. Не приходится сомневаться, что пронизывающее финал повествования чувство неизбывного одиночества по своим психологическим истокам глубоко автобиографично: именно о нем свидетельствует запись в дневнике М. Шелли от 14 мая 1824 г., где она сравнивает свое душевное состояние с ощущением "последнего человека", "единственного выжившего из того любимого племени людей" ("the last relic of beloved race"), которое ее покинуло.

А на следующий день, узнав о смерти Байрона в Греции, она запишет: "Почему мне суждено жить и видеть, как все вокруг меня умирают?.. В возрасте двадцати семи лет я ощущаю себя пожилым человеком - все мои друзья покинули меня"*. Нельзя не расслышать интонационной переклички этих слов с финальными ламентациями Лайонела Вернэ - единственного в целом свете, кто уцелел после гибели человечества. В свете этого сходства становится очевидным, что "Последний человек" - это не только история о конце мира, но и горестное мемориальное повествование о золотой поре романтизма, завершившейся со смертью Шелли и Байрона**.

Будучи произведением о литературе, об уходившем в прошлое ярком периоде литературной истории, роман полон отсылок к английской поэзии и прозе романтической эпохи, в том числе к главной книге самой М. Шелли. Как и первая редакция "Франкенштейна", текст "Последнего человека" предваряется многозначительным эпиграфом из "Потерянного Рая"; как и в первом романе, здесь возникает фигура * The Journals of Mary Shelley, 1814-1844: In 2 vol. / Ed. by Paula К Feldman and Diana Scott-Kilvert Oxford: Oxford University Press, 1987. Vol. 2. P. 476-478.

** Это, кстати, ясно сознавали некоторые рецензенты (в частности, автор отзыва в "Литературной газете"), которые, переиначив название романа, нарекли М. Шелли "Последней женщиной", утратившей всех своих собеседников (см.: Paley M.D. Introduction. P. XXI- ХХП).

532

Приложения

слепого старца, неспособного увидеть весь ужас происходящего вокруг; как и в дебютной книге писательницы, здесь присутствует образ опаленного молнией дуба, символизирующий крах человеческих надежд. Ряд событий третьего тома разворачивается в Швейцарии, в тех самых местах, в которых был задуман и "разыгран" сюжет "Франкенштейна" и которые описаны в "Последнем человеке" с явным ностальгическим чувством; а в горестных восклицаниях Вернэ - последнего человека на земле - отчетливо слышны интонации чудовища, некогда созданного женевским ученым: "<...> только я одинок; только я, глядя с холма на долину, на горы и на небо, усеянное звездами, слушая все звуки земли, воздуха и журчащей воды, - один я не могу ни с кем поделиться множеством мыслей; не могу положить пылающую голову на любимую грудь и пить из взора, устремленного в мои глаза, опьяняющую влагу, с которой не сравнится даже нектар, напиток богов. Как же мне не роптать? Как не проклинать смертоносное орудие, которое скосило детей земли, моих братьев? Как не слать проклятия всем другим детям природы, которые смеют жить и радоваться, когда я живу и страдаю?" Э^го нечто большее, чем простое повторение тем, мотивов, ситуаций, сюжетных ходов, - в этих параллелях явственно ощущается авторская рефлексия в отношении собственного романтического прошлого, в них читается печальная ирония в адрес высоких романтических тем*.

Другой, еще более очевидный знак авторефлексивной природы романа - наличие едва ли не у всех героев реальных прототипов, что и позволяет исследователям интерпретировать его как биографический "роман с ключом". В слегка завуалированном виде в книге выведены центральные фигуры из романтического окружения М. Шелли, составлявшие, по мысли писательницы, славу ее времени. Как уже говорилось, лорд Раймонд, в образе которого неотразимая привлекательность сочетается с высокомерным презрением к окружающим, - это несколько преувеличенное изображение подлинных черт личности лорда Байрона, вызывавших амбивалентное отношение со стороны Перси и Мэри Шелли. Столь же очевидно, что Адриан, поражающий в равной мере своим умственным и нравственным величием, являет собой интеллектуально-психологический портрет самого Шелли, каким он запечатлелся в памяти его безутешной вдовы. В образе Пердиты, сестры Лайонела Вернэ, много от Клер Клермонт; в Эвадне угадывается графиня Тереза Гвиччоли; в бывшей королеве, матери Айдрис и Адриана, препятствующей браку дочери с Лайонелом, нетрудно увидеть черты как Годвина, противившегося союзу Мэри и Перси, так и сэра Тимоти Шелли, отца поэта, который и после смерти сына не изменил своего холодно-пренебрежительного отношения к невестке.

Вместе с тем наличие у протагонистов романа конкретных жизненных прототипов - лишь одна из граней образной системы "Последнего человека", поэтика которого предполагает многоадресность и многовекторность художественных смыслов. Наделенные узнаваемыми чертами реальных лиц, герои книги в то же время антропонимически соотнесены с различными историческими и литературными персонажами: имя Адриан заставляет образованного читателя, чуткого к аллюзивной природе повествования М. Шелли, вспомнить о римском императоре Адриане (76-138) и Папе Римском Адриане ГУ (1100-1159) - единственном англичанине, занимавшем Папский престол; имя Пердита, означающее "утрата", "потеря", - об одноименной * См. об этом: Paley M.D. Introduction. Р. XVI.