Д Уолмер - Замок зла

помешаешь мне прикончить эту сладкоречивую ведьму, нашей

дружбе конец. Мы больше не побратимы, высокочтимый барон

Кельберг. Храм нашей дружбы на далеком плато на берегу

Южного Океана склеивали по камушку стервятники и грифы.

Шумри побледнел. Какое-то время оба молчали.

Веллия еще неистовей забилась в траве, поскуливая, как

новорожденный щенок.

- Даже ради нашей дружбы, Конан, я не стану убивать

невинного человека, - наконец произнес немедиец. - И тебе не

позволю. Лучше убей меня. Я же вижу: рукоять меча так и

просится к тебе в ладонь, и лезвие дрожит, алча свежей

крови. Убей меня, и ты успокоишь и меч свой, и сердце.

Конан расхохотался, горько и саркастически.

- Что мне за радость убивать тебя, несчастный ты

недоумок! Если б удар моего меча мог прибавить тебе мозгов!

Ладно. Эту мутноглазую тварь я тоже не трону, раз ты уж так

умоляешь. Я уйду сейчас прочь. Только последняя просьба: не

развязывай ее и не вынимай кляп, пока я не выйду за пределы

замка. Мне не хочется крошить на мясо толпу ее красивых и

нарядных мальчиков. Ты увидишь отсюда, с ограды, когда я

перейду через ров.

- Хорошо, - тихо сказал Шумри. - Я выпущу ее, как

только ты выйдешь за ворота.

Не прощаясь, киммериец развернулся и зашагал вниз по

хрустящей осколками горного хрусталя, чистенькой и

сверкающей дорожке.

* * *

Бессильный гнев и горечь теснились в груди Конана и

подстегивали его шаги, словно удары плети по крупу горячей

лошади. Он почти бежал. Прочь, скорее прочь от этого

колдовского места! От проклятого места, где испытанный друг

и кровный побратим предал его, поддавшись чарам

полуженщины-полуптицы...

Он ничего не видел впереди себя от ярости и оттого едва

не столкнулся с выросшей на тропе сгорбленной фигурой в

лохмотьях.

- Кром! - ругнулся киммериец. - Прочь с дороги, старик!

Старик не отходил, и в следующий миг Конан узнал его

это был тот самый немой нищий, что встретился им с Шумри на

пути в белый замок. Вот и вросшая в землю лачуга его

проглядывает из-за ветвей...

- Прочь, прочь! Не до тебя сейчас! - повторил Конан.

По-видимому, за время, прошедшее с их первой встречи,

старик излечился от немоты, потому что повторял теперь,

хоть и сильно шамкая, но довольно внятно:

- Хвала Митре, ты жив! Но горе, горе - бедный твой

спутник!.. Хвала Митре!.. Горе!.. Как же тебе удалось уйти,

как?..

Когда смысл его назойливых причитаний дошел до

киммерийца, тот взъярился еще больше. Схватив старика за

плечи так, что хрупкие кости едва не хрустнули в его мощных

лапах, Конан заорал:

- А! Так ты знал, что она ведьма! Знал и не предупредил

нас! Ты только прикидывался немым, чтобы заманить нас

туда, грязный старикашка!..

- О нет же, нет, нет!.. - кричал старик, пытаясь

выговорить что-то в свое оправдание, но взбешенный варвар

тряс его с такой силой, что беззубые челюсти стучали друг

о друга, мешая вылетать жалобным словам.

- Эй, ты! - раздался вдруг со стороны лачуги незнакомый

голос, хмурый и мужественный. - Оставь в покое старика! Если

тебе не с кем померяться силой, померяйся со мной!

Конан отпустил старика и обернулся. Возле дверей лачуги

стоял высокий мужчина лет тридцати. Судя по одежде и

благородным чертам лица, он был знатного рода, хотя плащ и

колет давно запылились и порвались во многих местах. Левый

глаз его скрывала грязная белая повязка. Лицо его худым и

изможденным, словно он только что перенес тяжкую болезнь, а

может, и до сих пор еще был болен. Правой рукой незнакомец

опирался на меч, левой держался за ручку двери.

- Ты думаешь, ты намного сильнее этого дряхлого старца?

- усмехнулся, немного остыв, киммериец. - Сдается мне,

если подует ветер, ты покатишься по земле, словно упавший

лист. Я не дерусь со вставшими со смертного одра!

- Зато ты дерешься со столетними стариками, - заметил

незнакомец.

Он действительно чуть покачивался, словно от порывов

ветра, и был, видимо, очень слаб.

- Ну нет, со стариками я не дерусь, - возразил Конан.

Потряс его немножко - это верно. Но он заслужил. В следующий

раз не будет притворяться немым и заманивать людей в

ловушку!

- Нет-нет, я не заманивал! - возразил старик, слегка

отдышавшись от бешенной тряски - вас все объясню! Больд,

друг мой, давайте пригласим доблестного незнакомца в дом и

все ему расскажем!

Немного подумав, киммериец кивнул в знак согласия. Он

уже двинулся было к дверям лачуги, так незаслуженно гордо

именуемой домом, как вдруг услышал за спиной знакомый голос:

- Конан! Подожди, Митрой заклинаю тебя, подожди!..

Запыхавшийся от быстрого бега Шумри спешил к нему по

тропе. В разгоряченном его лице была и радость, и

облегчение, и следы недавней горькой обиды.

- Как хорошо, что я догнал тебя прежде, чем ты сел на

коня! - проговорил он, подходя и кивая в знак приветствия

старику и Больду. - Твой скакун не в пример резвее моего, и

я бы тебя больше не увидел! Все выяснилось! Все

замечательно! послушай меня!..

Он взял киммерийца за локоть и отвел шагов на двадцать

назад по тропе, не переставая взволнованно говорить:

- Веллия мне все объяснила! Все дело в цветах! Их запах

действительно дурманит и навевает видения. Но если человек

спокоен - видения эти светлые, волшебные. Если ж что-то его

гнетет, может привидеться мрачное и зловещее. Веллия так

сокрушалась, что не учла этого, так просила тебя ее

простить! Ей показалось, что в душе твоей мир и покой - ведь

синие твои глаза обычно так же невозмутимы... Тебе

привиделась страшная птица, Конан, это так понятно! Разве

коршун Кээ-Ту, зловещая облезлая птичка стигийских жрецов,

не запала тебе глубоко в память?.. Это все цветы, это их

волшебные и коварные ароматы!..

- А это тоже ароматы? - спросил Конан, повернувшись к

приятелю боком и приоткрыв свежую царапину над левым ухом.

Никогда не знал прежде, что запах царапает, как клюв!

- О Конан! - вздохнул Шумри. - Конечно, она царапалась,

когда ты ее связывал и затыкал рот. Я и представить себе не

мог до сих пор, что ты способен так обращаться с женщиной. С

хрупкой и пленительной женщиной!..

- Такой пленительной, что Илоис тут же вылетела у тебя

из головы, - ядовито заметил киммериец.

Шумри вспухну. Его круглые глаза, обычно мягкие и

мечтательные, затвердели. Какое-то время он молчал, борясь с

собой, затем сказал примирительным тоном, положив приятелю

на плечо руку:

- Тебе не удастся обидеть ни меня, ни мою жену, Конан.

Это не вина твоя, но, скорее, твоя печаль, что никаких

иных отношений с женщиной, кроме любовных или скотских, не