Боб Шоу - Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра

— Доктор, я нахожусь дальше в хвосте и поэтому чувствую…

Он не договорил, потому что самолет внезапно завалился набок, затрясся, выровнялся, а затем зловеще умолкли, как будто их одновременно выключили, все четыре двигателя. Содерман, которого сорвало с кресла и швырнуло на приборы, поднялся и побежал вперед мимо доктора Косгроу, удачно избежав столкновения с ним. Проход между сиденьями стал заметно наклонным; это свидетельствовало о том, что нос самолета направлен вниз. Второй офицер с посеревшим лицом столкнулся с ним у двери в кабину пилота.

— Быстро в хвост и упритесь во что-нибудь покрепче!

Мы летим вниз! — Офицер даже не пытался скрыть паники, заметно звучавшей в его голосе.

— Летим вниз?! Куда вниз? В радиусе трехсот миль нет ни одного аэродрома!

— Это ты мне будешь говорить, что здесь нет аэродромов?

Даже в такой отчаянной ситуации летчик ревностно охранял свое превосходство над обычными смертными и не захотел унизиться до разговора на темы, связанные с его воздушным доменом, с каким-то профаном.

— Мы делаем все, что в наших силах, чтобы заставить работать двигатели, но капитан Айзекс не очень-то на это надеется. Похоже на то, что мы будем вынуждены сесть на снег. А теперь будьте так любезны и идите в хвост.

— Но ведь сейчас совсем темно! Никто не приземлится…

— А это уж наше дело. — Офицер подтолкнул Содермана в направлении наклоненного прохода, а сам вернулся в кабину пилота. Содерман, идущий за спотыкающимся Косгроу, почувствовал, что во рту у него пересохло.

Наконец они оказались в конусообразной части хвоста и сели на пол, упираясь спинами в стенку. На таком большом расстоянии от центра тяжести самолета каждое движение рулей ощущалось как тяжелое колыхание, что убеждало Содермана в приближении катастрофы. Молчавшие моторы не заглушали других звуков, поэтому трение корпуса о воздух казалось громким, неровным, зловещим — радостный хохот небес, довольных тем, что неприятель обречен на смерть.

Содерман старался примириться с мыслью, что в течение нескольких ближайших минут умрет, он отдавал себе отчет в том, что ни одна комбинация везения, мастерства пилота и прочности конструкции машины не спасут их при ударе о землю. При свете Солнца или хотя бы Луны они еще имели бы какой-то шанс, но в этой непроницаемой тьме результат вынужденной посадки мог быть только один.

Он стиснул зубы, клянясь себе, что по крайней мере погибнет с достоинством, какое проявлял доктор Косгроу, но когда произошло столкновение, он не мог удержать крик. Его голос, однако, был заглушен ужасным металлическим грохотом, длившимся, казалось, бесконечно. Ударившись о снег, самолет подскочил и тяжело запрыгал по земле. Эта безумная скачка увенчалась еще более невероятным грохотом, усиленным дребезжанием предметов, летящих по всей длине корпуса. Казалось, этот кошмар длился вечность; к тому же все лампы внутри самолета погасли. Когда все кончилось — сразу и неожиданно, — Содерман, к своему безграничному удивлению, убедился, что продолжает дышать, что каким-то чудом он остался жив.

Спустя несколько минут он стоял в аварийном выходе, глядя в ночное небо и потное лицо своего спасителя.

Рифленые вуали красного и зеленого цвета мигали и танцевали от горизонта до горизонта, отбрасывая на снежный пейзаж нереальные, театральные отблески. Это было северное сияние невиданной, просто сверхъестественной интенсивности.

— Это великолепная иллюстрация к тому, что я говорил о поясах Ван-Аллена, — заговорил безмятежно доктор Косгроу за спиной Содермана. — Солнечные потоки заливают верхнюю часть атмосферы заряженными частицами, которые убегают к магнитным полюсам. Скопление этих частиц, которому мы, несомненно, обязаны жизнью, является только одним из факторов…

Но Содерман перестал его слушать; его поглотило удовольствие, вызванное самим фактом жизни.

Доктор Фергус Рафаэл неподвижно сидел за рулем своего автомобиля, глядя на заляпанный маслом бетон университетского паркинга.

Он просто направит автомобиль с обрыва в море, и больше о нем никогда не услышат в академических кругах. Было время, когда он отдавался своей работе с великим энтузиазмом, не омрачаемым сознанием, что он, в сущности, никогда не познает удовлетворенности, которая была уделом работающих в других областях. Но годы сделали свое, и теперь доктор Рафаэл чувствовал себя измученным и усталым.

Он перестал притворяться, как привык это делать, что в любую минуту может уйти от своей навязчивой идеи, и вылез из машины. Небо было затянуто тучами, а коричневые листья каштанов шумно бежали от холодного, пронизывающего ветра. Подняв воротник, он зашагал в направлении безвкусного здания университета. Впереди еще один из многих очень обычных дней.

Спустя полчаса Рафаэл начал свой первый за это утро эксперимент. Добровольцем был Джо Уэшберн, молодой студент-негр, который оказался обещающим объектом.

Рафаэл поднес к губам микрофон.

— Готов, Джо?

Уэшберн кивнул и помахал ему в окошке звуконепроницаемой кабины. Рафаэл щелкнул выключателем, а потом связался со своей ассистенткой, Джин Эрд, которая сидела в такой же кабине в противоположной стороне лаборатории, и проверил, все ли в порядке. Она помахала ему с деланным оживлением; Рафаэл счел его за доказательство того, что она чем-то угнетена. Он включил звукозапись, а сам устроился поудобнее в кресле и, закурив сигару, стал внимательно следить за экраном монитора.

«Интересно, как долго этот фарс будет длиться? — подумал он не в первый раз. — Какие еще доказательства потребуются, чтобы признать телепатический контакт невозможным?»

Джин Эрд отстучала свой первый символ, и на ее мониторе появился треугольник. За толстым стеклом кабины ее лицо казалось совершенно равнодушным, и Рафаэл задумался над тем, действительно ли Джин сосредоточенно посылает сигналы или просто сидит, нажимает кнопки и думает о вечернем свидании. Чуть позже засветился монитор Уэшберна: треугольник. Рафаэл, закурив сигару, ждал, когда можно будет сделать перерыв и выпить кофе. На мониторе Джин появился квадрат, и сразу же после этого такой же квадрат выдал Уэшберн. Девушка снова повторила треугольник, Уэшберн ответил ей той же фигурой. Потом были круг и звезда у Джин, круг и звезда у Уэшберна. Рафаэл почувствовал, как у него помимо воли учащается пульс. К нему вернулось давнее нервное возбуждение, которое могло быть причиной того, что он стал бы азартным игроком, если бы не нашел себя в научной работе. Он внимательно следил за тем, как Джин нажимает клавиши пяти абстрактных символов, используемых при проведении телепатических экспериментов. Восемью минутами позже она закончила тест, состоящий из пятидесяти сигналов.