Мэри Шелли - Франкенштейн

Я взглянул в долину: над рекой клубами поднимался туман, плотно окутывая окрестные горы, чьи вершины прятались в свинцовых тучах; дождь хлестал, не прекращаясь ни на минуту.

Какое несчастье, подумал я, что человек, в отличие от животных, наделен столь сложными и сильными чувствами! Если бы мы знали только голод, жажду и стремление к размножению, мы были бы почти свободны. А сейчас любое воспоминание или случайно произнесенное слово может сделать нас несчастными пленниками собственных чувств…

В полдень я достиг вершины и уселся на скале, нависавшей над ледником. Как и окрестные горы, ледяное море тоже утопало в тумане. Но вскоре поднялся ветер, плотные клубы зашевелились и начали рассеиваться, и тогда я спустился на поверхность глетчера.

Лед оказался очень неровным, его поверхность походила на неспокойное море, местами его прорезали глубокие трещины, дна которых я не мог разглядеть. Ширина ледяного потока составляла около трех километров, но чтобы пересечь его, мне понадобилось больше двух часов. Там меня остановила отвесная стена скал, подняться на которую не было ни малейшей возможности.

Теперь вершина Монтанвер находилась прямо напротив меня на расстоянии около двух с половиной миль [30], а позади нее горделиво возвышался Монблан. Я остановился в нише, образованной скалой, чтобы полюбоваться неповторимым пейзажем. Широкая ледяная река глетчера извивалась между отрогами гор, их склоны, изборожденные трещинами и выступами, нависали над ледяными заливами. Сверкающие снежные пики, пробивая слои туч, пылали в лучах горного солнца.

В моем сердце шевельнулось что-то похожее на радость. Словно души тех, в чьей гибели я себя винил, обратили ко мне умиротворенный взгляд.

И в тот же миг я заметил человека, двигавшегося ко мне с поразительной быстротой. Он одним прыжком преодолевал трещины во льду, которые мне приходилось огибать, а неровности глетчера не представляли для него вообще никакой помехи. По мере того как он приближался, стало ясно, что рост быстроногого путника намного превосходит обычный.

В глазах у меня потемнело, но холодный горный ветер быстро привел меня в чувство. Когда же этот чужак приблизился вплотную ко мне, я узнал в нем сотворенного мною монстра. Его сверхъестественно уродливое лицо выражало одновременно горькую муку и злобное презрение, и зрелище это было невыносимым для человеческих глаз.

Каждый мускул во мне затрепетал от ярости и нестерпимого желания схватиться с негодяем насмерть. Ненависть в первые мгновения лишила меня дара речи, но, придя в себя, я вскричал, задыхаясь от гнева и омерзения:

– Сатана! Как ты осмелился явиться ко мне? Или ты не боишься моей мести? О, если б я мог, отняв у тебя твою противоестественную жизнь, воскресить тех несчастных, которых ты убил с такой адской жестокостью!..

– Я ждал подобных слов, – произнес этот демон глухим и невнятным голосом, словно исходящим из-под земли. – Людям свойственно ненавидеть тех, кого они сделали несчастными, а я, надо полагать, несчастнее всех, кто живет на этой земле! Даже ты, мой создатель, отталкиваешь и презираешь свое творение. А ведь ты связан со мной так крепко, что только смерть одного из нас сможет разрушить эту связь. Ты хочешь убить меня? Снова поиграть с чужой жизнью, отнять то, что не тобою дано? Не выйдет! Здесь и сейчас я буду диктовать тебе условия. Они не так уж неисполнимы, и если ты примешь их и дашь согласие, я раз и навсегда оставлю вас, людей, в покое, если же откажешься – один за другим умрут все, кто тебе близок и дорог.

– Проклятое чудовище! И ты, для чьих злодеяний ада мало, упрекаешь меня за то, что я тебя создал? Иди же ко мне, и я погашу искру, которую зажег и раздул так неразумно!

Я бросился на него, переполненный всем тем, что заставляет одно живое существо страстно желать смерти другого.

Он с легкостью уклонился от моих ударов и проговорил:

– Успокойся и возьми себя в руки! Умоляю тебя – выслушай, прежде чем пытаться меня уничтожить. Я ценю свою жизнь, пусть и полную страданий, и буду ее защищать. Не забывай, что ты наделил меня громадной силой, намного превосходящей твою собственную. Но я не желаю вступать с тобой в схватку. Я – твое создание и готов преданно служить своему творцу, если ты исполнишь свой долг передо мною. До сих пор ты, Виктор Франкенштейн, был справедлив со всеми, за исключением моей персоны, а ведь у меня гораздо больше прав на твою справедливость, чем у кого угодно. Ты создал меня, я должен был стать твоим Адамом, а превратился в падшего ангела, без всякой вины лишенного земной радости. Поначалу я был кроток и добр, и лишь несчастья превратили меня в злобное чудовище. Верни мне счастье, и я снова стану добродетельным и мирным существом…

– Прочь! Я не желаю ничего слушать!

– Как же растопить твое сердце? Ведь я – твое создание, которое молит тебя о сочувствии! Поверь мне, Франкенштейн, – я пришел в этот мир добрым, моя душа была полна любви к людям; но ведь я беспредельно одинок! Если у тебя я не вызываю иных чувств, кроме отвращения, то чего же ждать от других людей? Они повсюду гонят меня и ненавидят, поэтому я скрываюсь в пустынных горах и на угрюмых ледниках. Я брожу здесь уже много недель; ледяные пещеры и гроты служат мне домом – единственным, откуда меня никто не может прогнать. Я радуюсь этому дождливому небу, потому что оно добрее ко мне, чем твои собратья. И если бы многие из них знали о моем существовании, они поступили бы точно так же, как ты: вооружились бы и попытались меня уничтожить… Нет ничего удивительного в том, что я ненавижу тех, кому я ненавистен.

Что ж – раз я несчастен, пусть и они страдают. А между тем именно ты мог бы вернуть мне радость жизни и спасти этим многих людей от страшных бед, каких ты даже не представляешь себе. Все зависит от тебя одного, и если ты окажешься глух к моим словам, погибнут не только твои близкие, но и сотни, даже тысячи других.

Поэтому выслушай меня, а уж после этого или пожалей, или прогони прочь, если решишь, что я этого заслуживаю. Ведь даже по вашим законам преступнику позволяют сказать последнее слово в свою защиту, прежде чем осудить его или оправдать. Ты, Франкенштейн, обвиняешь меня в убийстве, тогда как сам со спокойной совестью готов уничтожить созданное тобою существо. Это ты называешь справедливостью? Но ведь я не прошу пощадить меня – всего лишь выслушать.

– Ради чего, – едва смог выговорить я, – ради чего я вновь должен слушать о событиях, виновником которых я себя и без того считаю? Будь проклят тот день, когда ты впервые увидел свет, чудовище, и будь прокляты руки, тебя создавшие. Ты причинил мне и моим близким столько горя, что мне уже не до того, справедливо ли я поступил с тобой или нет. Прочь! Убирайся! Я не могу смотреть на тебя без отвращения.