Мэри Шелли - Франкенштейн

Всю ночь я пролежал без сна, а прямо с утра отправился в суд. Судейские чиновники догадались о цели моего прихода еще до того, как я решился задать вопрос, и сообщили, что голосование по вердикту [25]уже состоялось. Жюстина Мориц была единогласно приговорена к смерти.

Не берусь описать, что у меня было на душе в тот миг. В человеческом языке не найти слов, чтобы передать всю глубину моего отчаяния и чувства безысходности. Чиновник, который сообщил мне о приговоре, добавил, что Жюстина созналась в совершенном ею преступлении. «Да это и не требовалось, – заметил он, – дело и без того было решенным, но никто из судей не любит выносить приговор только на основании косвенных улик, какими бы серьезными они ни казались».

Это известие поразило меня: что же за ним стоит? Неужели глаза, разум и чувства обманули меня? Или я в самом деле стал тем безумцем, каким сочли бы меня, если б я заявил во всеуслышание, кого подозреваю? Я бросился домой, где с нетерпением ждала вестей из суда Элиза.

– Кузина, – сказал я, – все случилось именно так, как ты предполагала. Обычно судьи предпочитают осудить дюжину невинных, лишь бы не оправдать одного виновного. Но тут все по-иному: Жюстина дала признательные показания.

Такой удар для бедной Элизы, твердо верившей в невиновность девушки, оказался слишком жестоким.

– Праведный Господь! – воскликнула она. – Как же после этого верить людям? Жюстина, которую я любила как сестру, в которой была уверена, как в самой себе! Ее взгляд выражал только доброту и кротость, а она оказалась жестокой убийцей!

Однако вскоре до нас донеслась весть о том, что несчастная просит свидания с моей кузиной. Отец запротестовал было, но в конце концов сдался и предоставил самой Элизе решать, идти на это свидание или нет.

– Я все-таки отправлюсь туда, – сказала Элиза, – даже если она и виновна. Но и ты должен пойти со мной, Виктор. Одна я едва ли выдержу это.

Мысль о посещении тюрьмы, где содержали приговоренную, казалась мне чудовищной, но отказаться я не мог.

Едва войдя в полуподвальный полутемный каземат [26], мы увидели Жюстину. Девушка сидела в дальнем углу на охапке соломы; руки ее были скованы, цепь от кандалов тянулась к кольцу, вделанному в стену. Ее распущенные волосы затеняли лицо. При виде нас узница торопливо поднялась, а когда стража удалилась и нас оставили наедине с нею, пала к ногам Элизы, глухо рыдая. Заплакала и моя спутница.

– Ах, Жюстина, – вздохнула Элиза, – зачем же ты лишила меня последнего утешения? Я так верила в твою невиновность, и хоть горе мое безутешно, мне все-таки было бы чуть легче, чем в эту минуту.

– Неужели и вы считаете меня жестокой преступницей? Значит, вы вместе с моими врагами заклеймили меня как убийцу? – Голос девушки прервался, ее душили рыдания.

– Встань, Жюстина! – воскликнула Элиза. – Почему ты стоишь на коленях, если не знаешь за собой вины? Я не враг тебе и никогда им не была. Я до последнего мгновения верила в твою невиновность, несмотря ни на что, пока не узнала, что ты сама созналась. Значит, этот слух был ложным?

– Я действительно созналась, но только это признание – ложь. Я сделала его, чтобы получить перед казнью отпущение грехов, а теперь оно тяготит меня больше, чем все мои грехи, вместе взятые. Да помилует меня всемогущий Господь! После того как был вынесен приговор, тюремный священник буквально преследовал меня. Он часами убеждал меня, что такому чудовищу, как я, к тому же не раскаявшемуся в содеянном, нельзя рассчитывать на отпущение грехов. Он грозил перед смертью отлучить меня от церкви и ввергнуть таким образом в адский огонь! Милая моя госпожа, ведь я теперь одна-одинешенька, все считают меня негодяйкой, погубившей свою бессмертную душу. Ну что же мне оставалось? В минуту крайней слабости я согласилась признаться, что убийство бедняжки Уильяма – моих рук дело…

Девушка умолкла, глотая слезы, а спустя некоторое время добавила:

– До чего же страшно мне было думать, госпожа моя, что вы поверите этой лжи и сочтете вашу Жюстину, ту, которую вы любили, способной на преступление, на которое мог решиться только сам сатана. Милый мой мальчик! Уже скоро, скоро мы свидимся с тобой на небесах и будем там счастливы. Верю в это и не страшусь даже позорной казни, которая меня ждет!

– О Жюстина! Будь великодушна, прости меня за то, что я на мгновение усомнилась в тебе. У тебя вырвали признание, но не горюй, моя дорогая, и ничего не бойся. Ты не умрешь! Подруга моего детства, моя названная сестра не погибнет на эшафоте, как последняя преступница. Я буду на всех углах кричать о твоей невиновности, я докажу ее, а нет, так слезами и мольбами попытаюсь смягчить сердца твоих врагов!

Жюстина с горечью покачала головой.

– Смерть меня не пугает, – просто сказала она. – Господь смилостивится над моей слабостью и даст мне сил выдержать все до конца. Я примирюсь со своей судьбой, если вы, моя госпожа, будете помнить обо мне и знать, что я пострадала без вины, только покоряясь воле Божьей.

На протяжении всей этой беседы я стоял в темном углу каземата, чтобы лицо мое не выдало того, что творилось у меня на душе. Что знает обычный человек о том, каких бездн достигает отчаяние? Даже несчастная узница, которой на следующий день предстояло пересечь грань между жизнью и смертью, не чувствовала того безысходного ужаса, который испытывал я. Не в силах больше выносить эту муку, я стиснул кулаки, заскрипел зубами, а из моей груди вырвался сдавленный стон.

Жюстина вздрогнула и шагнула ко мне, насколько позволяла цепь.

– Вы так добры, господин Виктор, что решили навестить меня. Скажите: ведь и вы не считаете меня убийцей?

Я был не в силах произнести ни звука.

– Нет, Жюстина, – ответила вместо меня Элиза, – Виктор верил в тебя даже тогда, когда я заколебалась. И услышав, что ты созналась, ни за что не хотел с этим смириться.

– Благодарю от всей души! В свой смертный час я благословлю всех, кто поддержал меня. Для таких несчастных, как я, нет ничего дороже. Вы, госпожа и господин Виктор, знаете о моей невиновности – и этого достаточно, чтобы я могла умереть спокойно.

Так эта страдалица пыталась утешить нас и себя. Она достигла душевного покоя, а я, истинный убийца, не имел ни малейшей надежды на утешение. Элиза горевала и плакала; но это были невинные слезы, ничем не замутненное горе чистой и светлой души, во мне же горело мрачное адское пламя, которое никоим образом нельзя было загасить.

Мы провели в каземате несколько часов; Элиза не имела сил расстаться с подругой юности, а Жюстина старалась держаться бодро, хотя едва сдерживала горькие слезы. Наконец она обняла Элизу, в голосе ее зазвучало глубокое волнение: