Мэри Шелли - Франкенштейн

– Успокойся, милый. Ты знаешь, как глубоко я горюю, но я не чувствую себя такой несчастной и потерянной, как ты. Временами на твоем лице я читаю отчаянье, а порой – странную злобу, которая меня пугает. Виктор, ты должен освободиться от этих страстей. И не забывай о своих близких; ведь ты их самая большая надежда. Неужели невозможно развеять твою тоску? Мы с тобой любим друг друга; здесь, среди дивной природы, нам доступны все радости мирной жизни. И что еще может нарушить наш покой?

Но и эти слова, сказанные той, что была для меня бесценным подарком судьбы, не могли справиться с отчаянием, затопившим мое сердце. Даже выражения преданной любви оказывались бессильными. Больше всего я походил на раненного стрелой оленя, который забивается в глухие заросли, чтобы там испустить дух.

Случалось, что мне удавалось справиться с приступами угрюмого отчаяния; но чаще буря, бушевавшая в моей душе, искала выхода в движении и тяге к перемене мест. Во время одного из таких приступов я, никого не предупредив, покинул дом и отправился в близлежащие альпийские долины. Мне казалось, что созерцание скал, вечных снегов и высокогорных лугов заставит меня забыть обо всем. Моей целью было добраться до Шамони [27], где я не раз бывал еще в юности. С тех пор прошло шесть лет; прекрасные и суровые пейзажи нисколько не изменились. Но что случилось со мной?

Часть пути я проделал верхом на лошади, а затем нанял мула [28] – животное более выносливое и надежное, привыкшее к горным тропам. Была середина августа, а значит, прошло уже больше двух месяцев со времени казни Жюстины, черного дня, с которого начались мои страдания. Погода стояла великолепная, и сила, постоянно сжимавшая мое сердце, как будто ослабела, едва я углубился в ущелье Арве. Высочайшие горы, окружавшие меня, грохот реки, стремительно мчавшейся по каменистому руслу, рев водопадов – все здесь говорило о величии Творца, и мой страх отступал. Я не желал трепетать перед кем бы то ни было, кроме всемогущего Создателя Вселенной, властелина грозных стихий.

Чем выше я поднимался, тем живописнее становилась долина. Руины старинных замков на кручах утесов, сосновые рощи, хижины, кое-где разбросанные между деревьями, быстрая река – передо мной открывалось зрелище редкой красоты. Но подлинное великолепие этому пейзажу придавали могучие Альпы. Их сияющие пирамиды и купола высились над долиной, словно видение мира, населенного иными, отличными от людей существами.

Я миновал мост и оказался в деревушке Пелисье. Оттуда открывался вид на ущелье в скалах, прорытое водами реки. Затем я начал подниматься на гору, склон которой нависал над ущельем, и вскоре, одолев перевал, начал спускаться в долину Шамони.

Места там намного более дикие. Здесь не увидишь ни замков, ни крестьянских полей. Могучие ледники подступают к самой дороге; нередко слышится глухой гул сходящих со склонов лавин, и в воздухе повисают тучи снежной пыли. Среди горных пиков, окружающих долину, словно истинный повелитель высится исполинский купол великолепного Монблана.

Я продолжал свое странствие, и не раз меня охватывало полузабытое чувство радости и умиротворения. Знакомый поворот дороги, приметная скала, тенистая сосновая роща на склоне внезапно напоминали о минувших днях, о беспечном детском веселье и легкости. Ветер нашептывал мне слова утешения, а природа дарила покой.

Внезапно все это волшебство исчезало, я вновь погружался в пучину тоски. Тягостные мысли захлестывали, подобно морскому приливу, мой разум. Тогда я пришпоривал мула, словно желая умчаться от себя самого, или спешивался и в отчаянии бросался ничком в густую траву альпийского луга.

К вечеру я добрался до местечка Шамони, и тут дала себя знать усталость. Путь оказался весьма нелегким и для моего тела, и для души. Сняв комнату на местном постоялом дворе, некоторое время я просидел у окна, следя за бледными зарницами, мерцавшими над Монбланом, и слушая мерный гул речного потока. Этот звук, словно колыбельная, приглушил мою тревогу; и едва моя голова коснулась подушки, как я провалился в долгожданный сон. Я успел почувствовать, что засыпаю – впервые за много дней, и успел благословить Того, кто посылает забвение измученным душам.

С утра я отправился бродить по долине и провел там весь день.

Я побывал у истоков Арвейрона, который берет начало от ледника, медленно сползающего с вершин. Вокруг высились крутые скалистые склоны, над моей головой нависала ледяная стена глетчера [29]. Торжественное безмолвие нарушал лишь шум потока. Изредка до меня доносились шум сорвавшегося со склона камня, дальний гул сходящей лавины да потрескивание ледяного массива, от которого по временам в силу неведомых законов откалывались гигантские глыбы, рассыпавшиеся в падении на тысячи сверкающих осколков.

Это величественное зрелище отвлекло меня от мыслей, терзавших мой мозг весь последний месяц. Когда тем вечером я ложился спать, меня сопровождали грандиозные образы, которые я созерцал в течение дня. Все они словно сошлись у моего изголовья: и вечные снега альпийских вершин, и сверкающие льдом пики, и могучие сосны, и причудливые скалы. Обступив меня, эти видения обещали мне покой.

Однако с пробуждением моя тоска вернулась. За окном шел проливной дождь, вершины гор тонули в непроницаемом зеленоватом тумане. Но сквозь плотную туманную завесу я готов был снова вернуться в свое заоблачное уединение. Что мне дождь и ненастье?

Слуга вскоре привел оседланного мула, и я решил подняться на вершину Монтанвер, чтоб оттуда окинуть взглядом исполинскую ледяную реку глетчера, которым вчера любовался из долины. Восхождение я решил совершить без проводника, так как хорошо знал дорогу, а присутствие постороннего человека нарушило бы мое сосредоточенное уединение.

Склон этой горы очень крут, но тропа вьется серпантином, помогая справиться с крутизной. Местность вокруг совершенно безлюдная и дикая. На каждом шагу мне попадались следы схода зимних лавин: вырванные с корнем или поверженные деревья, расщепленные и изогнутые стволы, поваленные один на другой. По мере того как я поднимался, тропу все чаще стали пересекать забитые снегом лощины, по которым то и дело скатывались камни. Я знал, что одна из них особенно опасна: там достаточно незначительного сотрясения воздуха, даже громко произнесенного слова, чтобы вызвать камнепад, грозящий жизни путника. Сосны здесь отличались приземистостью, их корявые узловатые стволы словно припадали к каменистой почве, а мрачные силуэты крон подчеркивали суровость ландшафта.