Мэри Шелли - Франкенштейн

– Это меня заботит меньше всего. Я оказался вовлечен в череду необычайных событий, что сделало меня несчастнейшим из смертных. После того что я пережил и продолжаю переживать, смерть больше не кажется мне злом.

– Да, недавние события действительно выглядят странно и прискорбно. Вы случайно оказались на нашем побережье, были схвачены и обвинены в убийстве. И первое, что предстало перед вами, было тело вашего близкого друга, убитого при загадочных обстоятельствах и словно подброшенное именно вам каким-то демоном.

Несмотря на глухое волнение, охватившее меня при упоминании о случившемся, я был удивлен словами мистера Кирвина. Казалось, он знает обо мне больше, чем я мог успеть рассказать до того, как меня сразила лихорадка. Возможно, это удивление отразилось на моем лице, и судья поспешно проговорил:

– Как только вы заболели, мне доставили все находившиеся при вас бумаги и документы. Я внимательно просмотрел их, стремясь найти какие-то указания, где искать ваших близких, чтобы известить их о вашем положении. Среди прочего я обнаружил несколько писем, одно из которых было написано вашим отцом. Я тотчас написал в Женеву. С тех пор прошло почти два месяца… Прошу вас, успокойтесь, волнение может вам повредить!

– И вы получили ответ? – уже не владея собой, вскричал я. – Скажите же скорее, какая новая беда там приключилась и чью смерть теперь я должен оплакивать?

– В вашей семье все благополучно, – проговорил мистер Кирвин. – А один из ваших близких прибыл вас навестить. Я полагаю, молодой человек, что присутствие вашего отца поддержит вас и поможет…

– Неужели он здесь! – перебил его я. – Мой отец? О, как он добр, как бесконечно великодушен! Но почему его не впускают ко мне?

Вместо ответа судья поднялся и покинул камеру, с ним вышла и сиделка. А в следующую минуту я увидел отца. Ничто на свете не могло бы доставить мне большей радости. Я простер к нему руки и только смог воскликнуть:

– Так, значит, вы живы, и Элиза, и Эрнест тоже?

Отец обнял меня и успокоил, заверив, что у нас все обстоит благополучно. Мы стали беседовать, и он всячески старался развеселить и ободрить меня. Однако и отец вскоре почувствовал, что тюремная камера – неподходящее место для шуток и веселья. Удрученно оглядевшись вокруг, он сказал:

– Так вот в каком жилище ты оказался, сын мой! Ты отправился на поиски счастья, но тебя, должно быть, преследует по пятам нечто роковое. А бедный Анри…

При упоминании о моем несчастном друге я не смог сдержаться и заплакал.

– Увы, – с глубокой горечью проговорил я, – надо мной тяготеет проклятье; но я должен жить, чтобы совершить то, что мне предначертано судьбой, иначе мне следовало бы умереть еще тогда, когда я стоял перед гробом Анри.

Вскоре нашу беседу прервали, ибо действовало предписание врача всячески оберегать меня от сильных волнений. Отцу пришлось покинуть камеру, но его появление было для меня целительнее любых снадобий: с того дня я начал быстро поправляться и силы мои прибывали.

Но едва я одолел недуг, как мною овладела черная меланхолия, которую ничто не могло прогнать. Образ убитого друга, словно призрак, постоянно витал передо мной, и отец уже начал опасаться возвращения болезни.

Зачем он тревожился, зачем пытался сберечь мою несчастную жизнь, ненавистную мне самому? Затем, чтобы я все вынес до конца? Но мой конец уже близок. Очень скоро смерть положит предел всем волнениям и скорбям и освободит меня от тягостного гнета. Приговор будет приведен в исполнение, и я наконец-то обрету покой.

Порой я часами сидел в камере неподвижно, устремив взгляд в одну точку и безмолвно шевеля губами. Про себя я молил Всевышнего, чтобы разразилась какая-нибудь гигантская катастрофа, которая похоронила бы под обломками меня самого и созданное мною безжалостное чудовище.

Приближался день, на который был назначен суд.

Я находился в заключении уже три месяца; и хоть все еще был слаб, мне пришлось проделать путь почти в сто миль до главного города графства – именно там должно было состояться судебное заседание. Мистер Кирвин позаботился о том, чтобы все свидетели вовремя оказались на месте, в том числе и те, которые видели меня в тот роковой вечер на острове. Мне был предоставлен опытный защитник, а главное – я был избавлен от позорного публичного появления в зале суда в качестве преступника. Такова уж английская судебная система: дело мое было передано не в тот суд, который выносит приговор и назначает наказания, а в тот, который решает вопрос о том, виновен или невиновен подозреваемый.

Присяжные, решавшие вопрос о передаче меня уголовному суду, выслушав показания свидетелей, отвергли все обвинения против меня, ибо было безоговорочно доказано, что в тот час, когда было обнаружено тело Анри Клерваля, я находился на Оркнейских островах. Спустя несколько дней после того, как меня перевезли в главный город графства, я оказался на свободе.

Отец был счастлив, что с меня сняты тягчайшие обвинения, что я снова смогу дышать вольным воздухом и вернуться на родину. Но я не разделял его восторга. Все, что прежде доставляло мне радость, было навек отравлено, и хотя солнце по-прежнему сияло над моей головой, мне казалось, что меня постоянно окружает завеса непроглядной тьмы, в которой горит багровым светом только одна пара глаз, устремленных на меня. Это были водянистые, мутные глаза чудовища, которые я впервые увидел в своей потаенной лаборатории в Ингольштадте.

Отец пытался возродить во мне любовь и привязанность к близким. Он без умолку говорил о Женеве, куда нам предстояло вернуться, об Элизе и Эрнесте. Но его слова заставляли меня только тяжело вздыхать. Я с нежностью думал о своей кузине и возлюбленной, порой мне мучительно остро хотелось снова увидеть синее Женевское озеро и быструю Рону, дорогие мне с детства, но гораздо чаще мною владела апатия. Мне было все равно – в тюрьме ли я или среди прекрасной природы. Это настроение перемежалось приступами слепого отчаяния. В такие минуты меня снова охватывало неудержимое желание положить конец своему отвратительному существованию, и за мной приходилось бдительно следить, чтобы я не наложил на себя руки.

Но долг в конце концов взял верх над отчаянием, к которому примешивалась немалая доля себялюбивого эгоизма. Я был обязан как можно скорее вернуться в Женеву, чтобы оберегать жизнь тех, кого я любил. Мне предстояло выследить убийцу и, если удастся обнаружить его убежище или он сам рискнет снова появиться передо мной, сразить его без промаха.

Отец медлил и все откладывал наш отъезд, опасаясь, что мне не перенести трудностей далекого путешествия. Ведь я теперь был сущей развалиной – тенью прежнего крепкого и физически сильного молодого человека. От меня остался один скелет; днем и ночью мое тело сжигала лихорадка, силы были на исходе.