Михаил Белов - Восьмая тайна моря

— Ты ничего не понимаешь…

Как бы он хотел ничего не понимать!

Она продолжала:

— Было между нами и много хорошего, Олежка.

— Я не могу так жить, Аня. — Ему стало жаль ее. — Понимаешь, не могу! Уедем отсюда.

Она чуть усмехнулась:

— Жиэнь везде одинакова, Олежка.

— Как хочешь, — с горечью сказал он…

Олег припомнил, как знакомил Рутковскую с Суровягиным, как потом решительно ушел с вечеринки. Он сам не заметил, как очутился в порту. Яркий свет прожекторов. Портальные краны медлительно машут стрелами. За забором, на складах, кто-то стучит по железному листу.

«Зачем я сюда пришел? — подумал Щербаков. — У меня же отпуск».

Он закурил.

— Эй, Олег, ты что потерял?

Щербаков обернулся. На работу заступила ночная смена. К нему подошел коренастый парень в очках.

— Ну, здорово, отпускник! Я думал, ты уже к Москве подлетаешь.

— Не всегда желания исполняются.

— В этом есть своя прелесть.

— Иди ты к черту, — мрачно сказал Щербаков.

— Отказалась?

— В самую девятку попал.

— Плюнь ты на нее и махни один. Москва есть Москва. Столица. Большой театр.

— Махну с тобой на кран, Ваня, — сказал Щербаков, помедлив. — К черту отпуск.

— Порядок! Я принципиально за решительность, — крановщик ткнул его кулаком в бок и засмеялся. — Странный ты парень, Олег. А пропуск у тебя с собой? Ну, потопали тогда. А если завтра она согласится?

— Не будем об этом…

Вошли на территорию порта.

— Я пойду поищу начальника смены. Потом загляну к тебе, бросил на ходу Щербаков.

— Приходи. Простоквашей угощу.

В диспетчерской шло совещание. Здесь были начальники вечерней и ночной смен, бригадиры, сменный механик. Начальник участка Василий Иванович, узколицый, с седой шевелюрой, в прошлом грузчик, увидев Щербакова, удивленно поднял глаза, но не прервал своей речи. Как узнал Олег из выступлений, вечерняя смена не выполнила план погрузки из-за плохой работы третьего крана.

— А к утру иностранец должен быть загружен, — жестко сказал начальник участка. — За каждый лишний час простоя расплачиваемся валютой.

— Третий кран барахлит. — Начальник смены посмотрел на механика.

— Механизмы в порядке, — ответил тот, усиленно затягиваясь «Беломорканалом». — С крановщиков надо спрашивать.

— Было бы с кого, — возразил начальник смены. — Крановщик только вчера из ремесленного. Всего второй раз в башню поднимается.

— Молодежь надо учить. — Лицо Василия Ивановича хмурое. Правой рукой он барабанил по столу. — Не знаю, что и делать.

— Я согласен отработать на третьем кране, — сказал Щербаков.

Начальник участка вновь с удивлением поднял на него глаза. В диспетчерской стало тихо.

— Считайте, что отпуск я отгулял, — продолжал Щербаков.

— Ясно. Идите на машину.

Глухо шумит океан. Дождь стучит в окна. По запотевшему стеклу ползут тяжелые капли. В кабине крана тепло и душно. Щербаков некоторое время неподвижно сидит, откинувшись на спинку сиденья. Потом включает рубильники. Кабина вздрагивает, мощный грейфер, широко разинув пасть, с ходу летит на штабель угля. Щербаков перебрасывает ручку контроллера на «подъем». Рывок, и наполненный доверху грейфер плавно плывет к судну. Тонны «черного золота» летят в трюм. А грейфер, описав полудугу, снова жадно зарывается в уголь. И так беспрерывно…

Щербаков слышит, как за спиной открывается дверь и кто-то входит в кабину. Василий Иванович. Он делает шаг и останавливается рядом с Щербаковым. От его плаща пахнет дождем.

— Дайте-ка я помахаю, — говорит он скрипучим голосом.

Щербаков молча встает и уступает место. Грейфер продолжает клевать уголь. Приглушенно жужжит электромотор.

— Рассказывайте, — бросает Василий Иванович, не отрывая взора от смотрового окна.

Щербаков рассказывает. Рассказывает как бы не о себе, а о чужой жизни. Возникает образ Ани в ослепительном сиянии заходящего солнца и тут же исчезает. Вспоминаются отрывки разговоров. Острая боль вонзается в сердце…

Оба долго молчали. Василий Иванович вздохнул и поднялся с сиденья. Щербаков занял его место. Василий Иванович надел плащ.

— Рубить надо, Олег. Рубить, — сказал Василий Иванович. Завтра поедешь в пионерский лагерь и вместе с другими будешь готовить его к открытию. Работы — недели на две. На досуге подумаешь…

Василий Иванович давно ушел. Это был редкой души человек, и Щербаков с первых же дней поступления на работу проникся к нему симпатией. За кружкой пива Василий Иванович любил порассуждать о жизни. Он говорил, что человек рожден для счастья. Счастье у него было простым и ясным. «Рабочий человек — заглавная фигура на земле, — говорил он. — А раз так, — кому же, как не нашему брату, положено счастье? Только оно на блюдечке не подается. Оно вот где, — Василий Иванович глядел на свои руки. — А что поперек — рубить надо!»

Рубить надо! Щербаков вспомнил первый день самостоятельной работы на кране. Так же, как и сейчас, он грузил уголь и почему-то не мог на ходу остановить качку грейфера, сеял уголь по палубе, по причалу. Приноровился, но полный грейфер зачерпнуть не удавалось. Ослабил грузовой трос, и он змейкой скользнул с барабана. Щербаков этого не заметил. Зачерпнул полный грейфер, обрадовался, но вдруг раздался треск. Щербаков выключил рубильник. Авария. Грузовой трос был намертво зажат в подшипниках барабана. Щербаков попытался освободить его обратным ходом барабана. Тщетно. Трос еще больше запутался. На кран поднялся Василий Иванович. Осмотрев клубок изуродованного троса, коротко бросил: «Рубить надо». Щербаков взял молоток и зубило и принялся рубить трос.

«Аня затянула крепкий узел, — подумал Щербаков. — Я хотел распутать его. Василий Иванович говорит — руби. Что ж, буду рубить».

А дождь не переставал. Щербаков ждал наступления утра, чтобы опять встретиться с Аней. Он думал о том, что, может быть, не все еще потеряно. И надежда на счастье не хотела умирать в душе.

В воздушном лайнере Ту-104, до отказа набитом пассажирами, было жарко. Гул реактивных турбин нескончаемо сверлил барабанные перепонки.

Рядом с Парыгиным в мягком кресле полулежал человек в черном берете и читал иностранный журнал. Не только беретом, но и всем своим обликом — узким, резко очерченным лицом, тонким с горбинкой носом — он невольно привлекал внимание. Из-под расстегнутой мягкой замшевой куртки виднелась белоснежная сорочка. От него исходил запах хорошего табака. Парыгин попытался заговорить с ним. Сосед ограничивался краткими «да» или «нет».

«Нет так нет», — подумал Парыгин и прижался лицом к прохладному стеклу. Яркие лучи солнца, отражаясь от крыльев самолета, слепили глаза. Внизу, как бурты хлопка, громоздились белые облака. В просветах между ними в синей дымке тумана проплывали круглые блюдца озер, контуры населенных пунктов, белоснежные горы. Парыгину казалось, что он покинул знакомую ему землю и с высоты взирает на новую планету.