Наталья Никитина - Полтора килограмма

едят эти русские.

– Уж точно не морских гадов, которых вы мне таскаете каждый день!

Джим оказался в режиме онлайн, и после непродолжительных гудков его сосредоточенное лицо

появилось на экране.

– Привет, Джим, – поприветствовал его Том, заглянув на секунду в экран ноутбука.

– Привет, – обратился я к Джиму.

– Привет, – кивнул он мне. – Звонил Дитте и сообщил, что твои пальцы начали двигаться.

– Да. Я сегодня на редкость подвижен.

Чувствовалось, что Джим избегает называть меня отцом, да и мне, признаться, не хотелось называть

его сыном. Решив раз и навсегда обойти эту проблему, я предложил:

– Давай, ты будешь называть меня Дэн. Я же понимаю, что глупо звать отцом парня, который годится

тебе в сыновья.

– Отличная идея, – усмехнулся Джим. – Рад, что ты сам это предложил. Теперь ты совсем

мальчишка, – смеялся Джим. – Послушай, а может, мне тебя усыновить?

– Подумаю об этом на досуге, – довольно ухмыльнулся я. – Анжелика дома?

– Нет, на тренировке.

– Жаль, – огорчился я.

Мы обменялись парой дежурных фраз, я показал ему, как шевелю пальцами, и на этом попрощались.

Прошло еще две недели. Февраль заканчивал свое шествие, и всё чаще яркие лучи полуденного

солнца отдыхали на стене моей палаты.

Кисть левой руки уже неплохо функционировала, ловко справляясь с компьютерной мышью. Теперь

рядом с ней всегда лежал кистевой эспандер, и каждую свободную минуту я усиленно тренировал пальцы,

доводя их до дрожи. Но согнуть руку в локте пока не представлялось возможным. Кисть была неподъемной,

словно к ней привязали гирю. Несмотря на кажущуюся малую физическую нагрузку при выполнении

пассивных упражнений, даже эти усилия отнимали много сил. Правая рука тоже делала успехи: как и в

случае с левой, первым начал шевелиться мизинец, и китаец с японцем прорабатывали эти зоны более

усердно.

Однажды в разговоре Дитте признался, что в восстановлении рук он был уверен и прежде, а вот

насчет ног имеет серьезные опасения, ведь пока я не мог даже пошевелить пальцами ног, хотя чувствовал

прикосновения к ним.

В работе по восстановлению памяти Бэйнион выбрал несколько другой подход. Теперь он дожидался,

пока я усну в томографе, и лишь после включал одну и ту же аудиозапись с голосом Джима, в которой сын

рассказывал эпизоды из моей жизни. После пробуждения Бэйнион проводил тестирование на предмет

усвоения информации. Каждый раз процента на два воспоминания всё же оседали в моем мозге.

Со мной продолжал заниматься грек, и, если верить его словам, я делал успехи. Хотя, как он

выразился, легкая девиация языка еще имела место. Другими словами, язык немного отклонялся от центра

вправо. Я и сам чувствовал, что язык словно стал лучше гнуться или уменьшился в размерах, что

маловероятно.

Теперь я сам мог по Скайпу звонить Джиму, чтобы поболтать с Анжеликой. Должен признать, я уже

свыкся с мыслью, что этот мужчина – мой сын. Что ж, так тому и быть. Прохладная дистанционность в

отношениях с ним исчезла, но особой теплоты и привязанности к нему я не ощущал.

Ноутбук всегда был в моем распоряжении, закрепленный на подставке над кроватью на уровне груди.

Я часто заходил на страничку Джима в Фейсбуке, чтобы в очередной раз со счастливой улыбкой смотреть на

фотографии Анжелики. Я запомнил каждую из них в деталях и часто по вечерам перелистывал вновь и вновь

в своей памяти. Вот она совсем крошечная, лежит на животике и, опершись на ручки, старается держать

головку. Здесь девочке всего три месяца. Ее лобик пересекают множественные морщинки, вызванные не то

удивлением, не то напряжением, а может, тем и другим одновременно. Анжелика росла очень

эмоциональным ребенком. Уже в восемь месяцев она восхищалась красивыми вещами, так нежно

произнося: «Ах!». Вот ей уже год, и она, забавно расставляя ножки для равновесия, бежит по траве в

распахнутые руки Джима. На этом снимке дедушка Харт держит полуторагодовалую Анжелику на руках: они

64

смотрят друг на друга и заразительно смеются. А здесь ей два года, она надела туфли своей мамы,

завернулась в сиреневый палантин и вертится перед зеркалом. Вот первый день на льду, ей тогда было чуть

больше четырех лет, она взволнованно держит за руку тренера. Вот Анжелика задувает свечи на именинном

торте в виде ледовой арены, в середине которой – фигурка юной фигуристки, окруженная пятью свечами. А

здесь моя малышка, держа в руках букет, заботливо составленный флористами, уже идет в школу.

Все эти дни я не переставал заниматься самокопанием. Эти люди спасли меня от смерти, по крайней

мере они так утверждают, да и, судя по фильму, долго тот старик всё равно бы не протянул. Пора бы уже

было с большей теплотой относиться к Харту: все-таки это я сам. Однажды я даже пришел к умозаключению,

которое порядком развеселило: получается, я, подобно паразиту, теперь живу в теле другого человека!

Воспоминания, словно спутанная пряжа, лежали в углу, а та часть, которую уже удалось распутать и

аккуратно смотать в небольшой клубочек, с любовью оберегалась мною. Я так часто думал об увиденном

фильме, что либо действительно начал что-то вспоминать, либо просто заучил его и убедил себя, что

вспомнил.

А потом случилось то, что не происходило уже лет тридцать! Признаться, я даже успел забыть, как это

бывает. Ранним утром сквозь сон я почувствовал очень знакомое, но хорошо забытое ощущение. Такое

приятное напряжение в области полового члена, давление усиливалось с каждой секундой – и вдруг

наступила резкая пустота. Я открыл глаза. Простыня предательски топорщилась чуть ниже живота, и по ней

расползалось маленькое мокрое пятнышко. Я лежал и глупо улыбался вернувшимся ощущениям.

Прошла еще неделя. Я научился поворачивать голову вправо и влево. Приподнять ее с подушки пока

не хватало сил.

Утро началось как обычно, и день не предвещал никаких перемен.

Китаец молча выполнял свою работу. Я, стиснув зубы, смиренно позволял гнуть меня в самые

неприличные позиции. На лбу азиата выступила испарина, и дышал он часто. Наконец, время экзекуций

было закончено, и доктор покинул палату. Как только за ним закрылась дверь, я потянулся к компьютерной

мыши. И тут без стука ворвался Том. Как всегда паясничая, он напевал какой-то торжественный марш, за

ним следовал Дитте, толкая впереди себя инвалидную коляску.

– Такси вызывали? – жеманничал Том.

– Да я с вас возьму неустойку за опоздание! – радостно воскликнул я, предчувствуя грядущую

свободу в передвижении.

– Извиняйте, раньше не могли, – парировал он.