Юрий Колонтаевский - Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых

«И вот надо же, второй день пошел, как паршивец упрямо прячет глаза, – вдруг подумал Владетель. – Человека, прячущего глаза, следует презирать, но и опасаться следует. Того же, кто смотрит дерзко, не мигая, презирать не стоит, но опасаться нелишне… По Закону мальчишку надобно наказать. Но как же редко случается – чтобы прямо в глаза…»

Противоречие неразрешимо. Прямой взгляд – опасность, исходящая извне. Приходится принимать решение – немедленно, не раздумывая. Он понимает, что спешит, и тотчас – расплатой – учащенное сердцебиение, слабость в теле, муть в голове.

«Герд не робок, – признает он, остывая. – Один у мальчишки ущерб: заметно дрожат руки. И еще: руки у него ледяные, их прикосновения – всегда неожиданные – вызывают долго не отпускающий озноб. Его руки причиняют боль. Но они же избавляют от боли…»

«Скрытен мальчишка, не договаривает. Какая-то тайна мучит его. Возможно, ищет и не находит ответа. А что, если Герд последний по-настоящему преданный человек? Но как же хочется оттолкнуть – вдруг обман. Становится страшно, а что потом, дальше?»

Дотерпел, дождался – изнурительные процедуры позади. Оставалось напоследок проглотить через силу полстакана мутной сладковатой жидкости, вызывающей тошноту.

Он сделал знак неверной рукой – отмахнулся, чтобы оставили одного – единственное движение, на которое он еще способен. Послушно вышли, один Герд замешкался: какие—то склянки позванивают в его руках, он что-то делает с ними…

Боль покидает тело. Но он знает, она вернется – обвалом, когда не ждешь. Никуда от нее не деться. Пора отпустить врача, все же принесшего облегчение от боли, лишающей рассудка. Расслабиться и уснуть, если удастся…

Неожиданно, не дождавшись разрешения, Герд рывком поднялся и вышел вон.

«Понятно. Мальчишка запоздало исполнил приказ или не выдержал напряжения и сбежал – отдышаться, унять нервы. Опасается, что отвечать заставлю, вопрос висит на языке. Но как же хорошо жить без боли…»

Вновь, как наказание, возвращается скользкая мысль: как ни крутись, а придется выбрать – что дальше. Продолжать издеваться над собственным телом, из которого по каплям точится жизнь. Или закрыть за собою дверь – добровольно, как положено по Закону. Пока в силах стоять на ногах спуститься на нижний хозяйственный уровень дворца, подойти к неказистой двери… Дверь перед ним распахнут – с удовольствием. И поспешно, испугавшись, что передумает, затворят за спиной. Вспомнились умники, создавшие это удобство. Стоя перед ним, простаки утверждали с пылом удачливых творцов, что переход в иной мир, который они придумали и блестяще осуществили, потрясающе прост – вспышка, безболезненное мгновение… Точно кто-то из них, побывав там, за страшной дверью, вернулся и теперь делится опытом. Он настоял на том, чтобы они испытали новшество на собственной шкуре – первыми. Однако уперлись придурки, отчаянно выдвигая смешные доводы против, но скоро сдались – победила логика: каждый эксперимент должен быть завершен, как положено… Помнится, ни один не вернулся из тех, кому… Их имена давно стерлись в памяти…

Герд вошел, уселся напротив. Спокоен, невозмутим. Почерпнул за дверью уверенность. Ничего не скажешь, хорошо воспитан мальчишка – не лезет в душу.

Владетель застыл, уставившись в полированную столешницу разделяющего их стола.

Герд упрямо молчал. Он прислушивался к натужному – через силу – дыханию старика, и ему становилось не по себе. Каждый вдох начинался протяженным ступенчато нарастающим всхлипом, в котором чувствовалась беспомощность. Следом ровное шипение выдоха – подготовка к очередному вдоху.

Давила звенящая тишина огромного пустого дворца, где последнее время он обязан бывать ежедневно. Он с ужасом понял, что наконец со всей очевидностью обнаружилось то, о чем он осторожно, примеряясь, думал последние дни: Владетель безнадежен, он обречен.

От этой опасной и такой определенной мысли сделалось страшно.

Не удержался, исподтишка коротко глянул на старика, прямо смотреть на него нельзя – недопустимая вольность. Категорически запрещается Законом.

Глаза старика широко открыты. Гордое лицо покойно и непреклонно. Как на портретах – их множество. Художники не льстят – не осмеливаются, напротив, на последних портретах он выглядит старше и немощнее, чем на самом деле. «Портреты хороши тем, – осторожно думает Герд, – что, рассматривая их, не слышишь дыхания того, кто на портрете».

Он знал, что прошлой весной Владетель был плох. Тогда рискнули, сначала заменили легкие, следом – желудок. Импланты прижились без осложнений. Но надежда, едва затеплившись, обернулась очередной напастью – прошло всего несколько месяцев и началось разрушение печени и почек. Одновременное, лавинообразное. Врачи не смогли хотя бы приостановить процесс. И еще: угнетенное дыхание… Точно какая-то преграда не дает свободно дышать.

Оставался единственный выход – немедленная имплантация. Органы замещения заранее выращены и исследованы в живых плебеях, готовы к пересадке в любой момент. Накануне эту тайну доверительно поведал Герду встреченный на прогулке главный хирург Крон, директор Института здоровья. Но согласие пациента на операцию обязательно, напомнил он строго, таков порядок, испокон закрепленный в одном из специальных разделов Закона…

– На что я смею рассчитывать? – нарушил тишину Владетель.

– Я не готов отвечать. – Герд сжался от звука собственного голоса, его интонация показалась ему слишком безучастной и неуверенной. – Не имею права, если быть точным.

– Это почему же?

– Квалификация… не позволяет… На такие вопросы может ответить только консилиум…

– Послушай меня, мальчик… – сорвался Владетель, – кончай морочить мне голову. – В голосе старика угроза. – При чем здесь квалификация? Ты должен отвечать за себя. Других – консилиум, как ты изволил выразиться, – я сам спрошу, придет время. Не юли, говори как есть. Слушаю.

– Понимаю, – выдохнул Герд, холодея. – Вы вынуждаете меня… но я скажу… Итак… печень и почки разрушены. Это более чем серьезно. Если не предпринять немедленных мер, процесс станет необратимым. Начнется умирание… не только этих органов, но и некоторых других, зависимых… Медленное, мучительное… – Он помолчал, унимая волнение, лихорадочно подбирая слова и не находя нужных слов. – Остается два варианта, вы знаете не хуже меня. Первый – терапия, лекарства, изнурительная диета, жизнь, отдаленно напоминающая жизнь. Деградация… Балансирование на грани. Если просто, растительное существование навсегда подключенным к системе жизнеобеспечения. Дарованные дни и весны в неподвижности… Впрочем, риск минимальный, учитывая наш опыт… За вас будет трудиться техника. Но и перспектив никаких. И второй – радикальный – имплантация. Вариант рискованный, но если удастся его реализовать, вернетесь к полноценной жизни. Разумеется, на какое-то время. На какое именно, не скажу. И никто не скажет. Но, уверен, сможете стоять на ногах, словом, жить, как привыкли… – Он помолчал, и продолжал жестко, не жалея: – Не исключено, что имплантация невозможна – поздно. Господин Крон сообщил мне, будто с вами уже согласовали первый вариант. Он сообщил также, что органы для пересадки подобраны… в живых плебеях. Тщательная проверка на совместимость подтвердила – они идеальны. Ошибки исключены. Точнее, маловероятны. Окончательное решение за вами. Без вашего согласия, никто ничего делать не будет. И настаивать не осмелится. Знаю, что Крон будет протестовать – слишком велик риск…