Евгений Кудимов - Поезд Судного дня

Разговор со старой цыганкой оставил тяжелый осадок в душе Андрея и заметно испортил настроение девушке. Тем не менее, они старались не показывать друг другу свои чувства, перемешанные со смутной необъяснимой тревогой, и продолжили беседу, хотя разговор уже как-то не клеился.

Но после того, как они вышли на перрон станции «Тарховка», прогулялись пешком по уютной аллее вдоль берега Разлива, жадно вдыхая ноздрями запах молодой листвы и наслаждаясь ласковыми лучами весеннего солнышка, их страхи куда-то исчезли, настроение улучшилось. Разыскав маленький, уютный пляж, они рискнули искупаться в бодрящей озерной водице, а потом долго лежали на прибрежной траве, загорали, целовались и вновь о чем-то говорили, говорили, говорили…

Время пролетело незаметно, и солнце стало медленно клониться к закату, освещая верхушки деревьев зловещим багровым светом и вновь наполняя души влюбленных какой-то смутной тревогой. Они глупо и беспричинно поругались.

«Климов, ты так и не поговорил со своими родителями о том, что мы собираемся жениться…»

«Но мы, если ты помнишь, договаривались поговорить с ними вместе…»

«Поговорить с ними? Но ты ведь знаешь, что я не нравлюсь твоей маме…»

««Мы не будем жить с ними под одной крышей…»

«Это ты сейчас так говоришь, а после свадьбы сделаешь все, что она тебе скажет…»

Дальше – больше, перешли на повышенные тона, Света в слезы, и бросилась бегом одна к станции, даже не собрав разбросанную на земле одежду.

«Куда ты, ненормальная? Подожди меня, малышка, давай все обсудим спокойно…».

Все дальнейшие события происходили, словно не наяву, а в каком-то кошмарном сне.

Пока Андрей лихорадочно собирал рюкзак и натягивал на себя брюки, Светина фигурка уже успела раствориться среди деревьев.

Несмотря на то, что наш герой бегал достаточно быстро, даже невзирая на тяжеленный рюкзак, он сумел догнать девушку лишь на железнодорожной станции. Света стояла на перроне в окружении четверых молодых парней, явно подвыпивших и искавших приключений. Один из них, повыше ростом, с короткими щетинистыми волосами, в джинсовой потрепанной куртке, попытался обнять ее.

«Убери от нее свои грязные лапы, скотина!» – в бешенстве закричал Андрей, подбегая к перрону, – или сейчас ты у меня получишь…»

Но тут он оступился на ступеньках и, ударившись головой, на несколько мгновений лишился чувств. Когда он открыл глаза, то первым делом услышал шум приближающейся электрички и успел увидеть, как Света что-то возмущенно ответила обидчику, и резко оттолкнув его руки, хотела было броситься на помощь к своему любимому.

Поезд, при этом, не сбавляя скорости, летел к станции и непрестанно сигналил.

«Электричка проходная, идет без остановки – сообразил Андрей, поднимаясь на колени и отчаянно жестикулируя руками – Светочка, осторожно, поезд!»

Но шум летящей многотонной массы заглушил его слова, и не успел Климов встать на ноги, как разъяренный реакцией девушки, парень толкнул ее, и она, не удержав равновесие, полетела прямо на рельсы.

«Света!!!»

Глухой удар, жуткий скрежет тормозов, безумная волна страха и ужаса в глазах парней, стоящих на перроне людей, и пронзительные женские крики: «Ратуйте, люди добрые, никак девоньку убили! Убили! Убили…».

Земля закружилась перед его глазами в бешеном танце, и он вновь провалился в темноту. Падая, он еще успел заметить неподвижно застывшие на разбитом циферблате стрелки часов – 18—45.

Очнулся Андрей в больнице, и первый вопрос, который он задал склонившейся над ним пожилой медсестре, был: «Что с ней?»

Женщина тихонько вздохнула и вытерла платком выступившие на морщинистых щеках слезы: «Все хорошо, милый, все хорошо. Тебе нельзя волноваться…»

«Она жива, я спрашиваю Вас? Жива?»

«Не знаю, милый, может быть, и жива. Доктор тебе завтра все расскажет…»

«Не верю, не верю – в отчаянии замотал головой Андрей – Зачем вы говорите мне неправду? Она погибла, да? Погибла? Это я виноват во всем, это я, я не сумел защитить ее…»

Погруженный в тягостные воспоминания, Климов едва не пропустил остановку в ставшей для него ненавистной Тарховке. Он вышел на тот самый злополучный перрон, и прежняя душевная боль вернулась к нему с обвинениями: «Если бы я успел добежать до станции всего лишь на одну минуту раньше, то наверняка успел бы спасти ее…»

Ноги сами собой несли его к песчаному берегу, где он провел счастливейшие мгновения своей жизни вместе с той, которую он так беззаветно любил. Он присел на импровизированную скамейку, сооруженную им в тот день из двух пней и прибитых к берегу неизвестно откуда нескольких дощечек от чьего-то забора: «Раньше я и не подозревал, что одиночество таит в себе такую безумную боль и страдание! Света, Светочка, Светлячок, как же так получилось? Конечно же, я один во всем виноват, только я. И теперь один, совсем один. Мне так плохо без тебя, девочка моя, девочка любимая… Хоть волком вой от того, как мне плохо. Мне так не хватает твоих слов, твоих губ, запаха твоих волос…»

Он поднялся и нервно заходил взад-вперед вдоль берега.

«Эх, хорошо бы сейчас выпить стакан водки, может, полегчало бы…»

«Не желаете ли составить мне компанию, молодой человек?» – неожиданно прозвучал за спиной героя хрипловатый дребезжащий голосок, и Андрей, ойкнув от испуга и от того, что его застали врасплох, резко обернулся.

Перед ним стоял лысый мужчина низкого роста, на вид лет 50, в темном старомодном костюме с жилеткой, в ботинках с оттопыренными вверх носами, держа в руках бумажный пакет. Глаза незнакомца лучисто щурились от дружелюбной улыбки. Всем своим обликом мужчина кого-то напоминал Андрею, но он никак не мог сообразить кого же именно.

«Ба, да он же точная копия Владимира Ильича Ленина! Вот это фокус, живой Ильич, да еще и в Разливе!»

Незнакомец, тем временем продолжая ослепительно улыбаться, обратился к изумленному Андрею:

«Мы, видите ли, душа моя, изволим в Разливе фильму снимать про революцию 17-го года, и мне с разрешения хозяина дозволено предстать в обличии великого бунтаря. Хотя, поверьте, голубчик, я в действительности, распорядитель при великом магистре и вовсе не актер…»

«О ком это он? Какой еще великий магистр?» – подумал Климов.

«И вот полчаса тому назад закончили просматривать очередную сцену, и я, прямо не смывая грима, решил немного прогуляться, передохнуть, да свежим воздухом подышать. А в пакете у меня с собой бутылочка водки заветная и кусок сала от родственников с Киева, ну и хлеб, натурально, ржаной, почти горячий. А я, душа моя, пить в одиночестве никак не могу. Смотрю, сидит приличный человек, скучает в одиночестве. Дай, думаю, составлю ему компанию ненадолго…»