София Морт - Избранные. Фантастика о дружбе

– Джон. Эту скамейку сделал дед твоего отца. Тут во дворе рос дуб, твой прадед спилил его и сделал эту скамейку. И она всегда тут была. Мы с тобой всегда тут сидели и ты всегда знал, что эту скамейку сделал ещё дед твоего отца.

У Джона челюсть отпала:

– Ты гонишь?

То есть, он честно забыл про эту скамейку и про своего прадеда. Ну, он, конечно, мог меня разыгрывать, поэтому я сказал:

– Гоню. Эту скамейку мы с тобой позавчера весь день мастерили.

– Позавчера мы ходили с миноискателем.

– Ну, на прошлой неделе.

– На прошлой неделе мы тоже ходили с миноискателем.

– Джоник, хорош придуриваться. Несмешно.

Он опустил глаза, уставился на скамейку, будто впервые её видит. Потом перевёл взгляд на калитку:

– А калитка здесь с каких пор?

Ну, я важно так, как учитель в классе, рассказал ему, как они с отцом мастерили эту калитку три года назад.

– Отца помню, калитку не помню… – задумчиво пробормотал Джон. Было видно, что он и вправду пытается что-то вспомнить – но что именно? В общем, какое-то у него настроение стало… романтическое, что ли.

Я накинул сюртук и взялся за миноискатель. Джон схватил меня за руку:

– Стой. У меня есть одна идея. Снимай пиджак.

Я снял.

Идея Джона была в том, чтобы идти в город и спрашивать всех, что они помнят про парк и про пляж. И Джон оказался прав: люди вспоминали истории, которые во мне никак не отзывались. Джон смотрел на меня с возрастающим беспокойством:

– И ты не помнишь, как мы строили шалаш на том берегу пруда? И как прятались под скамейкой, не помнишь? И как ты набрал полное ведро крабов в отлив – ты серьёзно, не помнишь?

Я, серьёзно, не помнил. И мне становилось всё больше не по себе.

Мы много об этом говорили и решили, что всё дело в сюртуке. Что вот эти нитки каким-то образом превращают наши воспоминания в золото и серебро. И чем дороже воспоминания, тем, естественно, дороже монеты. И никогда уже Джону не вспомнить, как он мастерил с отцом калитку и прадеда своего не вспомнить и много чего другого – а чего именно? – тоже не вспомнить. И мне не вспомнить чего-то, не помню чего именно.

Джон сказал:

– Я расскажу тебе всё, что помню. А ты мне ещё раз расскажи про скамейку.

Мы расстались поздно, но я никак не мог заснуть. Всё думал, думал. Я решил ещё походить по городу, накопать себе денег и уехать в Египет. Вот где настоящие сокровища!

Следующие две недели я бродил ночами и спал днём. Джон приходил ко мне каждый день, пытался разбудить, пытался поговорить – но меня переклинило. Через две недели я проснулся днём оттого, что в комнате кто-то был. Примерно моего возраста, веснушчатый паренёк с буйным чубом. Он не вызывал никаких опасений, так что я просто спросил:

– Ты кто?

Он скривился, будто откусил сразу поллимона – и заплакал.

Мне показалось невежливым лежать, когда человеку плохо и я привстал на локте:

– Парень, с тобой всё в порядке?

– Ты правда не знаешь, кто я?

– С чего я должен вдруг тебя знать?

И тут он спросил:

– А ты кто?

И я задумался. Я так задумался, что аж вскочил с постели. Нет, правда – я не мог вспомнить своего имени, хоть убей! Мне стало не по себе. Я напряг мозги – но извилины оставались гладкими, как вода в Саргассовом море – никакой ветерок не наполнял паруса моих мыслей. Я испугался. Я ударил кулаком о стену, я укусил себя за палец – ничего не помогало. Я стал биться о стену головой – но тщетно: имя моё не возникало в памяти.

Незнакомец схватил меня железной хваткой в объятья:

– Тсс… успокойся, Джеф. Я Джон, твой лучший друг. Вспомни меня.

И он не замолкал, он рассказывал что-то про нашу дружбу, про то, как мы играли вместе, про то, как делали наши первые ножики. Он рассказывал, что я люблю бутерброд с тунцом, а он предпочитает курицу. Рассказывал, как мы менялись бутербродами. Рассказывал, как мы учились курить, как прятались в лесу, как строили шалаши. Он не замолкал ни на секунду, быстро-быстро говорил, говорил – и я затих и впитывал каждое его слово.

Джон создал меня заново – так я это ощущаю. Всё, что я о себе знаю – я узнал от Джона.

Я хотел сжечь сюртук, но Джон мне не дал. Сказал:

– Я и так слишком многое забыл. Я не хочу забыть ещё и этот сюртук.

Так что я просто отдал его Джону и там он висит в шкафу наверху, в бывшей спальне его родителей. И каждый раз, когда я бываю у Джона, мы идём наверх, открываем шкаф и пытаемся вспомнить, что же мы ещё забыли?

И, чтобы избавиться от этого чувства, Джон рассказывает мне обо всём барахле, что скопилось в доме за годы – он ничего не выбрасывает, всё хранит и обо всём помнит. Он очень умный человек, мой друг Джон. Он мне сказал:

– Знаешь, парень, никакие сокровища мира не стоят нашей с тобой памяти, нашей дружбы, наших родных. Наша память – это ведь мы и есть.

И всё равно, каждый раз, приезжая, я удивляюсь, что он – вот снова – меня узнал. Я ведь его не узнаю. Всё, что я помню – это та старая прадедовская скамья из целого дуба. Каждый раз, приезжая в Банбури, я блуждаю по улицам в поисках этой скамьи. И успокаиваюсь, только когда нахожу её. Я вхожу в калитку и сажусь на эту скамью. И приходит незнакомец, всегда приходит – и начинает рассказывать мне обо мне и о себе. И я начинаю вспоминать себя и его – или придумываю нас заново.

Мы сидим рядом и курим, и Джон рассказывает мне о городе и о нашем детстве. Потом ведёт наверх и показывает этот проклятый сюртук. И останавливает меня, когда я пытаюсь включить свой миноискатель.

Или вот этот мой рассказ… Я не уверен, что помню это. Я даже не уверен, что помню себя в этой истории. Но, когда рассказываю – я всегда вплетаю в свой рассказ Джона. Он помнит меня, он рассказывает мне обо мне – и я придумываю его каждый раз заново. Потому что без этой памяти – его обо мне – есть ли я? А Джон говорит, что без моих воспоминаний о нём он был бы уже не он, а кто-то другой.

В лифте Степан перевел часы. На нужном этаже нахмурился, поправил рюкзак и бесшумной, упругой походкой устремился к столу. Напротив секретарши сунул руки в пустые карманы и принялся шарить там, как безбилетник при виде контролера. Катюша ухмыльнулась и покачала головой.

Офис уже звенел телефонами, кликал мышками, щелкал клавишами и шелестел голосами сотрудников. Над царившей какофонией громыхал и рычал басом охрипший голос начальника. Кто-то уже собирался на обед и ходил между столами, разминая руки и противно хрустя пальцами. Увидев шефа, раздающего указания совсем рядом с его предательски пустым креслом, Стёпа незаметно побледнел.

– Кузёкин?! – босс расплылся в ехидной улыбке и демонстративно посмотрел на цифры, подняв со стола фиолетового ежа с часами, встроенными в раздутое пузо. – Что-то ты рано сегодня.