Сен Весто - ОТРАЖЕННЫЕ СУМЕРКИ. САГИ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей

Он подумал еще и добавил, уже заключая:

– И если нет ничего, то где задержаться истине?

Пока он спускался вниз и в храме темнело, никто не проронил ни слова. Лишь капала где-то вода да вновь прямо посреди зала невозмутимо принимались жужжать, перебираясь от одних торчавших из пола лесных цветов к другим, пузатые шмели и пчелы.

– Иллюзия движения, – произнес чей-то голос невесело. – Похоже на правду.

Желающих взять слово больше не нашлось.

– Вообще, здесь есть над чем подумать. Кому мы морочим голову больше – самим себе или эволюции.

– Ну и как после этого жить? – капризно осведомился один из демонов.

Огромный, как все тролли, Хрунгнир, никакой дилеммы для собравшихся и уж тем более для себя не видевший и только ожидавший, когда слово возьмет кто-нибудь из своих, с тем чтобы наконец перейти к более земным материям, рассудительно заметил:

– Давайте не будем усложнять. Есть истина – хорошо. Нет ее – вообще замечательно. То есть я так понимаю, мы тогда вообще никому ничего не должны. И чего тогда расстраиваться, тем более что расстраиваться времени не осталось?

Желающих прокомментировать новую позицию долго не находилось, и с места поднялся Демон Ночи. Как ему и положено, темный взглядом и помыслами, он постоял и начал следующими словами:

– Никто не знает, где лежит граница между ночью и утром. Но любой зверь ночи точно знает ее исход. Не существует границы между тем, есть ли истина или ее нет. Но лишь тот, кто видит последнюю грань, стоит к истине ближе других. – Демон оглядел ряды и галереи богов, и во взгляде его не было сочувствия. – Лишь там соприкасается истина с самой темной стороной дня, где бесконечная ночь укрывает свет одинокого костра. И решение дожить до следующего утра будет ему крыльями ночи.

Молчание богов сопровождало неслышную поступь мыслей демона, и впервые за все время в нем читалось всеобщее понимание и единение чувств.

– В прениях еще кто-нибудь выступит? – спросил Ой. Почесав бровь, Секретарь опустил глаза, перебирая пару листков.

Выражая такое желание, Тивас поднял руку. Однорукий бог войны древних германцев и кельтов с неизменным мечом на коленях был строг и недоволен, как предгрозовое небо фьордов.

– Тиу, призываемый воинами в поединке и погребальном огне, – представился он. – Я мог бы поклясться ногой Хрунгнира, что знаю, к чему все идет. Опять к дипломатии.

– Не надо, – сказал тролль. – Она нам всем еще может понадобиться.

Тивас повернулся к богам.

– Боги, – сказал он хмуро, – куда мы идем. Я тут сижу, а на мне пчелы уже мед собирают.

– А скажи, славный Нуаду, – обратился к нему кто-то из тенгри-ханов кочевников, – у нас всё хотят узнать, а спросить не у кого. Это правда, что вы с Донаром ходили к Хюмиру за бадьей для варки меда из вереска и в результате чуть не загубили весь свет?

В делегации гуннов громко и обидно засмеялись.

– Проклятый Ёрмунганд, – со злостью отозвался Тивас. – Клянусь длинным языком этой океанской змеи, это он распускает сплетни.

– Мы были трезвые тогда, как дорожный указатель, – подтвердил Донар.

– Этот Эгир уперся: «Хочу котел – без котла никакого праздничного ужина», а Хюмир начал свои загадки загадывать: «Отгадаете – отдам». И Донара тут еще на рыбную ловлю потянуло. Кто знал, что этот подводный болван Ёрмунганд не отличит наживки от ужина? Мы все едва ноги унесли.

– Вот, братья, – наставительно произнес, оборачиваясь к соратникам, Аттила, вождь гуннов. – Даже трезвый образ жизни не гарантирует миру безопасность.

Все согласно закивали, в том ключе, что какая тут на редкость глубокая, дельная, разумная и трезвая содержится мысль.

Тивас сморщился.

– Легче договориться с этим исчадием псом Гармом, чем с этой змеей.

– Когда Ра спускается по ночам ко мне в преисподнюю, – с глубоким задумчивым вздохом произнес Змей вечного зла и мрака Апоп, чье огромное пятнистое тело утомленно возлежало сразу на нескольких мраморных сиденьях, – и начинает требовать от меня дать больше света, мне тоже иногда кажется, что когда-нибудь мы не сумеем найти с ним общий язык.

Большая плоская челюсть Апопа покоилась на обломке поваленной колонны и на глаза были задумчиво приспущены веки.

– Со мной был один случай, – подал голос Ваджранга, С телом твердым, Как ваджра, известный воитель и кровный недруг Индры. – Приходит, значит, Брахма и начинает уговаривать проявить милосердие к Индре. А я его, заразу, только, понимаешь, притащил – чуть не через полмира перел в связанном виде, мать просила, отомсти, говорит, за убитых братьев, я тебя, говорит, специально только для этих целей на свет произвела. А тут ему, понимаешь, прояви акт. Брахма и так зайдет и по-другому, я ему и по-хорошему и в развернутом виде – говорю, в натуре, совесть имей, бог ты или бодхисатва. Этот фрукт далеко зашел и должен быть наказан. Распоряжение мамы, точка. Он на колени – и лбом в землю. А я устал там тогда до смерти, вот только, думаю, отдохну от дел. Я уж смеяться начал, приступ со мной, честное слово. Идите вы все мелкими шажками, говорю. А Брахма ласково так смотрит и идет целовать руки. Я, говорит, этого так не оставлю. Знал я, что в душе ты человек, а не ваджра. И представляет прекрасную Варангу в натуральную величину. Презент, значит. Ну тут уж камень начнет таять. Думаю: черт с ним. Может, и хорошо, что так все повернулось. За прекрасную Варангу я бы и еще за одним Индрой сходил. Можно сказать, повезло, как везло немногим среди того света и этого. А прекрасная Варанга улыбается, прямо как я не знаю, слов нет… Сиянье звезд над небом потемневшим, и ночь длинна, пустынна и легка… Ну, мы удаляемся с ей в обитель, где всё только правильно и хорошо и по-другому не бывает, я тоже, можно уже сказать, правильный, встал на путь к истине, тут уже всё, при такой жизни уже по-другому нельзя. Беру на себя обязательства: одну, значит, тысячу лет моюсь исключительно ледяной водой с горных ледников и воздерживаюсь от земных искушений. Другую тысячу закаляю себя одним солнцем без грамма воды, открываю, значит пределы своих возможностей. Еще одну тысячу лет принимаю различные позы по традиции хатха, стою с поднятыми руками и тоже не искушаюсь, больше нельзя. Последняя тысяча лет, помню, была самая трудная: нужно было стоять неподвижно, согнувшись пополам и касаясь земли лбом. Зато теперь меня уже ничем не удивишь.

Тролль Суттунг, тоже оставшийся в свое время без меда сладких слов мудрости по милости Одина, покачал головой.

– Я не хочу ничего сказать против Брахмы, но, по мне, с этим презентом он перестарался.

– За этими брахманами нужен глаз да глаз, – поддержал его Дашаратха, в меру счастливый обладатель трех жен и одной кармы, папа Рамы. – Вначале они дают тебе ценные советы, а потом ты глядишь – их уже три. И у каждой свои представления о том, как строить счастливую семейную жизнь.