Александр Тюрин - В кругу друзей

Непригнанные схемы поведения чудо-паука вскоре окончательно разладились, Сергей Петрович задрыгался на все четыре стороны, и едва Летягин успел соскочить с него, закувыркался вниз. Чудище уменьшилось до размеров обычного паучка и, наконец, исчезло. В матовой глубине чмокнуло, ухнуло, и воронка стала стягиваться, ускоряя свое осевое вращение. Летягина тоже потянуло в бездну и крюки когтей уже не держали его. Но он еще рассекал, как форштевень, плотный туман, который безуспешно противился засасыванию, порождая моментальные образы натянутых жил, выпученных глаз, разодранных гримасой ртов. Летягин не прощался с жизнью, он был весь захвачен борьбой с ломающей кости тягой, в которой он выступал и как участник, и как зритель. Ему было даже немного смешно, что катастрофа происходит в подвале многоквартирного дома. Но неожиданно тьма горловины стала солнцем, которое рванулось вверх, будто воронку перевернули. Бешеные лучи на одно мгновение заставили просиять ящера, как звезду, и тут же Георгий был сокрушен стеной ударной волны. Мысли с их инерцией покоя остались на месте и уже не знали, что произошло с телом. Осталась только боль. Потом исчезла и она.

– Эй, ты, шалун. Не брызгайся. Брассом, брассом, а теперь лапку давай.

Летягин, еще полуслепой, потянулся на свет и голос. Его поймали за запястья и рванули – коленки почувствовали камень.

– Дерьмоход имени первой общественной уборной пришвартовался в нашем порту. Добро пожаловать.

Летягин встал на ноги и сделал несколько нетвердых шагов.

– А теперь поцелуйся со стеной и очнись, дохлая царевна.

Пелена спала. Парадная его дома. За локоть держит худенький старичок в шляпе типа кепка-папаха, из тех, что от десяти до семидесяти не меняют телосложения и выражения лица. А улица бурлит потоком жидкости неясного цвета.

– Что это? – хрипло произнес Летягин.

– То самое. Что и следовало ожидать. Прорвало канализацию плюс водопровод. Малая Албанская затоплена.

– А Греческая?

– Не беспокойся, Греческая тоже. И даже Румынская. Все наши жертвы, дружок, были напрасными. Целое лето трубы меняли, ходили мы до параши в соседний микрорайон. А не успели поменять, как железка пошла ржавчиной да кавитационными пузырями. Во время вечернего пика так рвануло на углу, что целый троллейбус в образовавшейся яме утоп.

– С людьми?!

– Без. На счастье мимо проезжала машина-амфибия морской пехоты. Вояки граждан вытащили, хоть нахлебавшихся, но живых.

– А я как же? – Летягин пристально оглядел себя: лохмотья даже срам не прикрывают, грязный, злой, но кожа не зеленая, не в рептильных квадратиках, и со ртом в порядке.

– Весь в регалиях, как полный генерал, амбре спесифик. Но зато человек ты, не метаморфант. Можешь есть нормальный продукт, если тебе дадут.

Летягинская голова наконец возбудилась. Случилась мировая катастрофа, которая обернулась оказией в канализации. Значит, воронка, действительно, не путь по девятимерному миру, а лишь маленький изъян на его теле. Может, и вампиризм исчезнет следом. Или хотя бы станет потяжелее ему рождаться.

– Потяжелее, пожалуй, станет, – неожиданно подтвердил старикашка. – Но, что говорится, свинья грязи найдет. А самое главное, советую запомнить, мы-таки никогда не бываем совсем одинокими, – и собеседник зашагал по новоявленной реке, как аист на лягушачьей охоте.

– Эй, погоди, дед, – спохватился Летягин. – Больно много ты знаешь.

Но старенький, увы, уже скрылся в тумане.

Летягин отправился вверх по реке к родному дому. По дороге он спас тонущую старушку. Его данные записал репортер, а один морской пехотинец подарил тельняшку. «Домой иду», – кратко сказал Летягин в ответном слове.

Возле двери Сергея Петровича лежал, положив голову на широкие лапы, дворовый пес, который приоткрыл на секунду один глаз с безнадежно грустным взглядом. На четвертом этаже мощная женщина, выкатившись ненадолго из-за двери, дыхнула на Летягина горячим, наевшимся до отвала телом.

– Ты нас голым задом не запугаешь. Есть еще правда на свете.

С видом простодушного дикаря Георгий проследовал мимо, правда, несколько подражая движениям футболистов, защищающих свои ворота от штрафного удара.

Естественно, что ключу от квартиры не было места на его полуголом теле. От перспективы дальнейшего бомжизма холодного Летягина бросило в жар. Однако путь домой неожиданно оказался свободен.

Георгий зашел в родное жилище с мыслью о лейтенанте, с заботой о стенах и потолке. Но никто не сложил его вдвое с криком «попался, который кусался», а стены и потолок почему-то вызывали симпатию. Летягин не стал анализировать «почему», а вместо этого нырнул в ванную. А когда вылез, то нашел свой облик впервые за много лет посвежевшим и даже более соответствующим возрасту. Надел невесть откуда взявшуюся пижаму и пошел любоваться интерьером. И вроде причин для оптимизма нет, никакая «скорая помощь» не провела даже косметический ремонт, но слышится в душе бодрое гавканье: справимся, где наша не пропадала, будь спок... Приятная картина вдруг исчезла, на глаза опустилась что-то достаточно мягкое, а затылок ощутил теплое дыхание.

Вот и все. Герой прогорел, как и остальные герои, Ахилл, Кухулин, Зигфрид, от расслабления и интеллектуального минуса (который они могли бы увидеть в своем графике биоритмов). Оно и понятно, сердца даже самых выдающихся граждан не могут гореть без перерыва с утра до вечера.

Сейчас, решил расстроенный Летягин, какой-нибудь упырек-самоучка, отковырявший где-то на помойке маленькую вороночку, запустит зубчики в мякоть и... спи спокойно, дорогой товарищ.

Однако вместо режущих острых углов к его «мякоти» прикоснулось нечто другое. Он ощутил, что сзади не угрожает опасность и обернулся.

Узкие ладошки легли на его затылок. Екатерина Марковна, давно живущая в его судьбе под именем Катюша. Ему даже захотелось, чтобы нашелся все-таки завалящийся упырь, который покусал бы его, а она закрыла бы раны своими источающими сладость пальцами. Но тем не менее Летягин счел нужным сказать:

– Екатерина Марковна, должен предупредить, ввиду прекращения действия зова произойдет активизация подсознательного отвращения ко мне – как лицу, совершавшему вампирские деяния...

– Да что вы меня за какую-то обезьяну принимаете, – обиженно прервала его женщина, – у меня все сознательно.

– Я не так выразился, какие-то обезьяны в прокуратуре не служат, – на всякий пожарный случай (кто ее знает?) стал оправдываться Летягин.

– А я уже и не работаю в прокуратуре. Ля-ля. То есть еще там, но уже подала заявление. Вот, три дня, пока ты в яме сидел, самочинно вела следствие по твоему делу, – Катя незаметно для себя перешла на «ты».